Из этой патовой ситуации для меня было два выхода: первый — остаться на прежнем месте, в его доме, терпеть нелюбовь и выпрыгивать из шкуры, стараясь для него. Сгорать и медленно загибаться, наблюдая, как он живет, ни в чем себе не отказывая, как меняет любовниц, как ездит с ними на курорты, мелькает в прессе. Обмирать возле киоска с глянцем, увидев Данилу в обнимку с длинноногой моделью на обложке, а потом неумело врать одногрупницам, отчего вдруг сделалось дурно. Терпеть смены его настроения, ждать, пока захочет меня, пока соскучится.

И второй выход — убраться подальше, постараться избавиться от хомута на шее. От этой болезненной любви.

Боже милостивый, как же я хотела избавиться от него. Освободиться.

И, что за наказание — когда нашла дело, что увлекло, позволило немного глотнуть воздуха — свежего, летнего, когда привыкла быть одна, засыпать, думая не о нем, а о расписании на завтра, он приехал.

Явился и стер в пыль все мои успехи.

Вот так ненавязчиво коснувшись тела, проведя ладонями, заставил вспомнить — как это, когда он внутри. Как жарко и тесно, когда наваливается сверху, давя весом на мгновение, чтобы прошептать на ухо, как я сладка. Как я безмерно влажна для него. И как от этих слов всё внутри сжимается, еще больше наливаясь жаром, а он хрипло дышит и прикусывает шею за ухом, отчего я разбиваюсь, брызжу осколками.

Раздразнил.

Заставил вспомнить, как с ним непередаваемо хорошо.

— Мира, — позвал отчим, — поедем домой, девочка.

Подняла на него взгляд, затуманенный картинами из прошлого, но с абсолютной уверенностью в сознании — ехать не стоит.

— Нет, — ответила твердо, — нет.

— Точно? — снимая с плиты турку и разливая напиток по чашкам, переспросил Данила.

— Точно.

— Тогда иди сюда, — позвал он, хлопнув ладонью по угловому дивану, — не зря же я ехал. Иди сюда и поцелуй меня, малышка. Я чертовски по тебе истосковался.

Я хотела сказать нет, даже руки на груди скрестила, показывая, что настроена воинственно, но что-то, мелькнувшее в родных до боли глазах, не дало раскрыть рта.

В глубине этих непостижимо красивых глаз, была тоска. Такая понятная, близкая, ведь я наблюдала ее в своих собственных зрачках: тоже скучала.

И меня потянуло к Даниле нечеловеческой силой. Толкнуло в спину, заставляя шагнуть навстречу, сесть на колени, обхватить его шею руками, зарыть пальцы в густых волосах.

Шквалом накатили эмоции, и я чудом удержала слова на языке. Как же хотелось сказать «люблю», крикнуть, так, чтобы всем слышно было. Но, я была слишком благоразумна и горда, чтобы вот так унижаться. Поэтому просто поцеловала его — как хотела: неторопливо, наслаждаясь вкусом губ с терпким запахом шоколада, влажно облизывая кончик языка.

Данила выдохнул хрипло, крепко прижал к себе, потерся, и от этого движения потеряла остатки разума.

Он перенес меня в спальню, где раздел, целуя каждый оголившийся участок кожи. Шептал сладко, что сходил с ума без моего запаха и вкуса. Я молчала, позволяя ему все, все, чего так страстно желала сама. И кричала, как любила та — вторая моя сторона, дикая и невоспитанная, первобытная. Стонала, от чего кожа Даниила покрывалась крупными мурашками, а сам он закидывал голову к потолку и жадно, хрипло дышал, не прекращая двигаться. О, как я пульсировала вокруг него, как яростно, протяжно меня захлестывало — до слез, до одуряющих тягучих спазмов, что накрывали всю целиком. И я плакала, крича и сжимаясь. Так было снова и снова.

До тех пор, пока мы совершенно не вымотались.

Проснулась утром с улыбкой. С той самой глупой улыбкой всех удовлетворенных женщин, когда рядом посапывает любимый, и никуда не нужно идти — валяйся себе под боком дорогого мужчины, в ус не дуй.

Пошла готовить завтрак, пока Даниил досыпал, подобрала его одежду с пола, оставила на кресле в спальне. На кухне нашла забытый мобильный, что валялся на столе и как раз звонил — беззвучно, подъезжая к краю столешницы. Без всякой задней мысли взяла телефон, чтобы убрать подальше. Когда же взгляд упал на дисплей, мое глупое сердце на мгновение перестало биться. На одно единственное мгновение, после которого зачастило с утроенной скоростью. Заколотилось, грозя проломить грудную клетку и выскочить вон.

Ему звонила супруга.

Да, так и было написано: «Супруга».

Я отбросила трубку прочь, и она упала на потертый кухонный диван, продолжая вибрировать.

Данила встал минут через десять, а я все это время стояла и молча пялилась на давно умолкнувший мобильный.

— Ты женился? — спросила, когда отчим появился на кухне — умытый, собранный.

— Да, — ответил, скривившись.

Будто кислого съел. Я не поняла, от чего он гримасничал — от того, что женился, или потому, что я об этом узнала.

— Выметайся, — сказала, внезапно севшим голосом.

Горло спазмом свело.

— Мира, — нахмурился Даниил, — брось. Во-первых, я не собирался оставаться и уйду минут через десять, во-вторых, мужчине не пристало быть одиноким, особенно имея такой статус и положение, и да, я женился. Не понимаю, отчего ты злишься.

— Вон, — повторила я.

Прокаркала.

Данила усмехнулся, глядя на мое искаженное лицо, застывшую позу, покачал головой и, поцеловав меня напоследок в уголок рта, ушел.

«Не понимаю, отчего ты злишься». Чертов сукин сын.

Я согнулась пополам, едва за ним захлопнулась дверь, зарычала от бессильной злобы и боли, что накрыла с головой.

Он явился спустя девять месяцев — не поленился, нашел, чтобы снова заставить испытать всё — от бескрайнего наслаждения, до бесконечной, удушливой боли.

Явился, чтобы позвать домой. К новой, мать его, молодой жене.

Больше всего в тот момент мне хотелось исчезнуть с лица земли. Испариться. Перестать быть.

Я ненавидела Данилу так, что готова была убить голыми руками. И, чтобы избавиться от навязчивых идей, выпила седативного — убойную дозу, но помогло так себе.

А потом собрала вещи, распрощалась с немногочисленными приятелями, заказала плацкартный билет на край света и отбыла в пустоту, в никуда.

С одной только мыслью, бившейся в сознании — подальше, как можно дальше из этого города, где он смог найти меня.

* * *

Теплые, шершавые ладони сомкнулись на пальцах, отвлекая, вырывая из неуютных объятий прошлого.

Я боялась открывать глаза, потому что знала — стоит разлепить веки, как потекут бессильные слезы. Горькие и бесполезные. Жалкие.

Было больно. Чертовски больно вспоминать.

— Мирослава, — позвал Руслан.

Я открыла глаза, улыбнулась,