Однако сердце моё забилось быстрее, а дышать стало в самом деле тяжело.

Ещё вчера, когда он демонстрировал мне свою силу, я отметила, что у него красивая рука. Не слишком широкая кисть, длинные пальцы и ладонь, за которую удобно было бы держаться.

Сейчас же он был расслаблен во сне, мерно дышал мне в затылок, и объятия стали почти небрежными. Как будто мне самое место было под его рукой.

Так нам обоим в самом деле было теплее, и ради собственного же блага мне стоило остановиться на мысли о том, что Монтейн просто мёрз.

Да только мысли в голову лезли совсем другие.

Постепенно привыкая к такому положению, я невольно начинала задумываться о том, каково это было бы… без платья. Каким огеннным могло бы стать это прикосновение, если бы пришлось напрямую по коже. Если бы он не слишком сильно, но сжал пальцы, прижал ладонь теснее, заставляя меня уже откровенно задыхаться.

После всего, что я успела увидеть и услышать, мне казалось само собой разумеющимся, что барон не причинил бы мне лишней боли.

Мне следовало думать о другом. Не сожалеть о том, что именно этот человек отверг меня, потому что не хотел того, что я ему предлагала. Следовало мысленно повторить свой план по шагам, внести в него изменения с учётом объективной реальности.

Однако вместо этого я в растерянности кусала губу, гадая, насколько чудовищно это будет — продолжая притворяться, что сплю, сменить положение совсем немного. Ведь если Монтейн повернулся во сне, могла, пригревшись, лечь иначе и я. Не ведая, что творю, прижаться к его руке теснее…

Барон за моей спиной пошевелился.

Он потянулся и едва слышно застонал, просыпаясь, и тут я испугалась по-настоящему. Если он откроет глаза и поймёт, как именно меня держал, ему наверняка станет очень неловко. А ещё — досадно.

Не желая ему такого, я подхватила его движение, развернулась, и всё произошло как будто само собой — секунду спустя мы уже лежали лицом друг к другу, почти соприкасаясь кончиками носов.

У Вильгельма был странный взгляд — расфокусированный со сна, тёмный, обжигающий.

Я зачем-то подумала о том, как красиво, должно быть, падают ему на лицо пряди чёрных волос, когда он наклоняет голову.

Как это было бы, если бы он был… на мне.

Минутой ранее отчаянно заходившееся сердце пропустило удар.

Монтейн смотрел и ничего не говорил. Не выказывал ни малейшего недовольства тем, что мы оказались так близко.

Его рука осталась лежать на моей талии, как будто забытая, а губы пересохли, но вместо того, чтобы встать и сходить за водой, он продолжал лежать — почти разнеженный с утра, спокойный и тёплый.

Всего на долю секунды, но мне показалось, что он хочет меня коснуться.

Если бы это было так, ничто не должно́ было бы его останавливать, ведь я сама предлагала ему себя не далее как вчера.

И тем не менее он только смотрел мне в глаза и молчал.

— Я совсем тебе не нравлюсь? — я спросила тихим-тихим шёпотом, почти не веря в то, что произношу подобное вслух.

Давая ему шанс не расслышать, принять мой вопрос за шелест утреннего ветра над головой.

Разве можно интересоваться подобным и рассчитывать на честный ответ?

А, впрочем, Чёрный Барон мог позволить себе прямоту в чём и с кем угодно.

— Нравишься. Очень, — он отозвался секунду спустя. — Настолько, что при других обстоятельствах я бы уже заставил тебя терять голову. Прямо здесь.

Его голос звучал не лучше моего — тихо, хрипло со сна и… несмело. Как если бы ему, молодому, сильному и во всех отношениях привлекательному мужчине, подобное тоже было в новинку.

Я же почти вздрогнула, потому что горло и внезапно отяжелевшую грудь окатило жаром.

Он в самом деле мог бы. Ему наверняка понадобилось бы так мало. Всего несколько намеренных прикосновений, несколько слов…

— Потому что я дрожала вчера?

Начав спрашивать о запредельном, я уже не могла остановиться, потому что сейчас это казалось уместным.

Монтейн улыбнулся мне уголками губ.

— Ты дрожала передо мной. А я предпочёл бы, чтобы из-за меня.

Медленно, очевидно боясь меня напугать, он поднял руку и погладил мой висок костяшками пальцев.

Я прикрыла глаза, стыдясь смотреть на него, но желая продлить эту нехитрую, но уже ласку.

Было приятно. Не меньше, чем ощущение его ладони на груди или дыхания на коже.

Поняв, что пропустила момент, в который смогла почувствовать последнее, я всё же посмотрела на него, но ничего сказать так и не успела — Вильгельм подался вперёд, чтобы коснуться моих губ.

Это был ещё не поцелуй, лишь сухое целомудренное прикосновение. Всего лишь попытка распробовать.

Не зная, что должна и могу делать с этим дальше, я приоткрыла губы ему навстречу, и с силой выдохнула, когда Монтейн привлёк меня к себе.

Он не пытался развернуть меня на спину или коснуться слишком смело — его ладонь лишь опустилась с моего плеча ниже, вернулась на талию и замерла.

Даже целуя он ни на чём не настаивал. Ласкал мои губы мягко и медленно, позволяя привыкнуть к себе, и когда его ладонь всё-таки соскользнула ниже, легла на моё бедро, я потянулась ему навстречу.

Боясь, что, получив слишком рьяный отклик, он остановится, положила ладонь ему на затылок и чуть не застонала от того, как хорошо это оказалось — пропустить между пальцами густые и жёсткие пряди, уже почти прижимаясь к его груди.

Монтейн остановился первым.

Когда воздуха нам обоим стало откровенно не хватать, он запрокинул голову, а потом убрал руку, словно обжёгся, и медленно сел.

Я осталась лежать.

Понимая, что выпрямиться, одернуть одежду и сделать вид, что ничего не случилось, было бы правильнее всего, я продолжала разглядывать его колено и безуспешно пытаться отдышаться.

Голова кружилась, пальцы позорно дрожали, а внутри набирали силу незнакомое мне доселе чувство — слабость и отчаянное желание, чтобы это никогда не заканчивалось.

Барон посмотрел по сторонам, как если бы силился вспомнить, где мы находимся и почему тут оказались, а потом вдруг потянулся и погладил мой висок снова. На этот раз — кончиками пальцев.

— Давай собираться. В трёх милях отсюда есть чудесное озеро. Там можно будет искупаться и позавтракать.

В его голосе слышалось всё то же тепло и непонятное мне удовлетворение. Как будто он оказался приятно удивлён, и дышалось ему легче,