— Ведун?

— Отец Волхвов. Он взвесил меня на ладони и сказал, что дурного во мне больше, чем хорошего, и за это я стану жить птицей, пока не обрету благодать.

Я снова опускаю взгляд в кувшин. В нём осталась на дне одна сияющая капля. Благодать ушла, сгинула в чёрном птичьем теле, как только поместилась вся, — но грач остался грачом.

— Ты допей, — говорю я с неожиданной жалостью. — Может, тебе этой одной капли и не хватило.

Грач горько каркает.

— Это тебе капля. Макни палец, коснись лба, я научу, какие слова сказать. Так человеком станешь.

— Человеком?

— В том, чтобы ведать, нет благодати. Кого не коснулась благодать, тот видит силы, прячется в тенях и ещё умеет… всякое. А как коснёшься, станешь человеком, пойдёшь куда-нибудь… Ты же этого и хотела, Нейчутка?

Надо же, — вяло думаю я, — он всё-таки запомнил, как меня зовут.

А благодать сияет на дне кувшина, словно русалочья слеза. Единственная капля благодати — но кому нужно больше?

Два глаза в пурпурном поле

Скиты стоят на наших землях здесь и там, и с самого детства мы знаем: если встретилось тебе в лесу что-то немыслимо странное, если услышал в ночи неземной голос, если поселилась в сердце незнакомая тяжесть, ты иди в скит, и твоё каяние волхвы донесут до ушей своего Отца.

Простым людям ни к чему знаться с силами. Тому, кто чует силы, открыто много чудесных дорог, нечистых и чистых, и в их руках могущество и власть. Но мало уметь коснуться сил: нужно ещё и знать, что с ними делать.

Нельзя стать волхвом, если только не рос ты всю свою жизнь при ските. Там над младенцем делают свои ритуалы, тайные; там на спину ребёночку выкладывают птичьи перья; там в левый глаз ему капают неживой воды, чтобы смог он видеть чужое, нечеловеческое. В день посвящения волхв надевает новые одежды, а на шею ему вешают зачарованный камень. Людям волхв несёт волю Отца и рассказывает, чем хорошее отличается от дурного.

Для волхва люди — простые, тёмные, жертвы своего порока. Им надобно помогать, о них хорошо бы заботиться. Но никакой волхв не станет жить среди людей и ходить их дорогами дольше нужного, и волховские знания закрыты от чужаков.

Бывает — так говорят, — что волхв оставляет свой зачарованный камень и отрекается от Отца. Тогда он колесит по людским дорогам, покуда длится его жизнь. Он балуется с силами, как ему захочется, и страшится попасться на глаза Отцу.

Такого волхва нельзя больше называть волхвом. Таких, как он, и таких, как его ученики, мы зовём ведунами, а их учениц — ведьмами. Все они дурные, пожранные нечистыми силами; они поддались пороку и многого теперь недостойны. И всё равно — этого не отнять, — могущественны и сильны.

Если полюбился тебе красавец широкоплечий и ясноглазый больше жизни, а он, подлец, любит другую, не поделишься ты своей болью с волхвом. Волхв скажет тебе, чтобы ты скрепила сердце, усмирила плоть и пожелала красавцу хорошего. Волхв умеет влюбить любого мужчину в тебя, вот только делать этого не станет; а вот ведьма насыплет тебе в мешочек порошков и научит, как подмешать и какие говорить слова, чтобы любимый стал твоим навсегда.

Если на погосте в твоей деревне поднялся мертвец и поскрёбся в твоё окно, волхв покарает его волшебным огнём и поможет ему найти свой покой. Но потом волхв спросит: отчего же он встал, и как его в вечный путь провожали? С чего приглянулось ему твоё окно, и как в точности несчастный умер? И если волхв узнает о тебе дурное, он станет судить тебя и назначать кару. А ведуну безразличны суды, ведун с самого начала назовёт цену, в серебряных деньгах или полном круге сыра.

Если же ты занемог ни с того, ни с сего, и сны к тебе стали приходить дурные, и в глазах темно, и пятка левая чешется, волхв скажет тебе попить трав, какие даст знахарь, пропариться в бане и помолиться. А ведун занавесит окна, зажжёт маканых свечей, возьмёт полное ведро колодезной воды. Накурит полный дом дыму, так, что ты станешь купаться в нём, как в тумане, а потом капнет воском в воду, посмотрит на стылый воск и прочтёт в фигурах, что с тобой случилось.

Потому, хотя все знают, что славить надобно волхвов, к ним идти за советом, у них спрашивать, как будет должно и как хорошо, — о волхвах много говорят вслух, громко, так, чтобы сами волхвы и слышали.

А шёпотом рассказывают другое. Что волхвам людское чуждо, и во всяком человечьем горе видят они человечью вину; и если ты и не виноват вроде как, но, может быть, виноват, то зови ведуна или ведьму. Эти пусть и дурные, но умеют всё то же, то и волхвы. Отведут беду, пригласят в поле дождь, упокоят нечистых и попросят за это всего лишь денег, а не погробного покаяния. Так говорят, — и, видит Отец Волхвов, в этом говорят правду.

О чём сказать забывают, так это о том, что всякая умелая ведьма была когда-то не такой уж умелой.

✾ ✾ ✾

Девчонка плачет горестно, шумно, и носом хлюпает громко, некрасиво. Слёзы по щекам размазывает, утирает подолом, задыхается, заикается, хватает ртом воздух. Сама рябая, с корявой косой, босоногая. Сидит на чурбане под окном и ревёт, как будто другого для неё нет дела.

За домом шаги, и девчонка втягивает голову в плечи. Хозяйка — крепкая приземистая женщина с квадратным подбородком, которая носит пару густых, в руку толщиной, кос, — останавливается над ней и упирает руки в боки.

— Не нашлааа… — ноет девочка.

— Сложно найти, если и не ищешь!

— Я искала! Я везде посмотрела! В подполе, на чердаке, у птиц, и…

— Что моему зеркалу у птиц делать? Перед петухами красоваться?

— Да я везде уже глядела! Оно же… ну прямо… здесь и было, а теперь…

Женщина хлещет девочку полотенцем и ругается. Зеркало, даже плохонькое, дорогая штука: их покупают обычно в городе или на больших торгах и хранят бережно.

Потерять зеркало — большой проступок. Но мне, честно сказать, скорее радостно, что здесь зеркало потеряли. Я