Сайлас

Я стоял на коленях у ног моего единственного и истинного Владыки. Низко склонив голову, я прижал руку к груди, обращаясь к нему с безмолвной молитвой. Вечные повелели мне служить, и я не смел ни о чём вопрошать. Не смел даже поднять взгляд без дозволения. Теперь, когда мне открылась вся правда, картина мира предстала передо мной во всей своей обнажённой и пугающей ясности. Столетия моих препирательств с истинным Владыкой Всего казались мне теперь жалкими и нелепыми. Словно упрямый спор ребёнка, который не желает слушаться и идти спать, когда ему велят.

Ибо мой Владыка был единственным, кто по-настоящему принадлежал этому миру. Единственным, рождённым от самих Вечных, от их плоти и воли. Единственным, достойным этого высокого титула. Пусть я и ношу гордое имя Короля Крови, но я — ничто в сравнении с истинным Владыкой этого места, нашего древнего мира.

Поблизости в огромном котле бушевал огонь, отбрасывая на стены причудливые пляшущие тени. Они извивались и искривлялись, принимая очертания тех чудовищных созданий, коих мы оба почитали своими повелителями. Вечные всегда были рядом со своим единственным чадом, особенно теперь, когда они обрели долгожданную свободу. Зрелище было поистине ужасающим. Я вновь опустил взгляд к холодным каменным плитам пола, объятый одновременно благоговением и первобытным страхом.

Здесь, в самых глубинах мрачных чертогов моего Владыки, солнечный свет не доставлял мне прежних нестерпимых мучений. Владыка заверил меня, что скоро должно произойти солнечное затмение. И тогда я смогу наконец выйти на охоту. Я был изголодавшимся до безумия, до самого края рассудка. Зов крови, её настойчивый и неумолимый крик звучал во мне так же остро и пронзительно, как если бы я был только что обращён. Было ли это следствием недавно пережитого воскрешения или же результатом возвращения старого мира — я не знал наверняка. Да меня это и не особо волновало. Причины могли быть разными, но последствие оставалось неизменным и неотвратимым.

Владыка внезапно прервал мои смутные мысли. Его тихий, низкий и острый как лезвие голос прозвучал в густом полумраке:

— Ты хочешь что-то сказать?

Не поднимая головы, я поспешил почтительно ответить:

— Простите, что потревожил ваш покой, мой Владыка. Балтор была захвачена и заключёна в темницу, как вы и повелели. Мы продолжаем упорное преследование Келдрика по всему городу. Малахару пока удаётся ускользать от нас, как и проклятому Каелу, но мы уже медленно сужаем круг их возможных укрытий. Никто не покинул пределы городских стен. Мои люди повсюду.

— А что с Ниной? — последовал незамедлительный холодный вопрос.

Я сглотнул, прежде чем признаться:

— Её следов пока не обнаружено, мой Владыка.

Новый приказ прозвучал кратко и предельно чётко. Но в этих двух простых словах я расслышал отзвук той всепоглощающей жажды, того ненасытного голода разрушения, что жили глубоко внутри него:

— Найди её.

И без тени сомнения в своём мёртвом сердце я тут же покорно ответил:

— Как прикажете, мой Владыка.

Глава 6

Нина

Я очнулась от какого-то толчка, вся в ледяном поту. Сердце колотилось где-то в горле. Частички песка прилипли к моей влажной коже, когда я перевернулась на бок, пытаясь стряхнуть с сознания ощущение когтей Самира, глубоко впившихся мне в грудь. Этот сон преследовал меня снова и снова.

— Ты настоятельно используешь имя, которое мне не принадлежит.

Его больше не звали Самиром. Ни одной крупицы надежды на то, что он остался тем же человеком, не уцелело. Её вырвали у меня его же собственные слова. Выражение его холодного лица, в котором я не узнала ничего родного. Я прижала лоб к песку и почувствовала, как слёзы накатывают вновь. Горло сдавило от боли. Я плакала по нему — по нам — по тому, что у меня было и что я потеряла навсегда.

Что теперь делать?

Надежда была коварным ядом, самой живучей из всех болезней. Подобно раку, она зарывалась глубоко, заражая всё на почти клеточном уровне. Разъедала изнутри, не давая покоя. Но другой альтернативой было сдаться, и потому я добровольно пила этот яд. Может быть, он всё ещё там, внутри? Может, я смогу до него достучаться? Вернуть ему рассудок. Разорвать власть Вечных над ним. Хоть как-то вытащить его из этого кошмара.

Я рассмеялась. Смех вышел слабым, усталым и полным насмешки над моими же глупыми мыслями. Да, конечно. Пойдём сражаться с прабогами. Отличный план. Просто замечательный.

Что Самир — или как он там теперь зовётся — сделает, когда найдёт меня? А я знала, что, несмотря на все мои усилия, это будет именно «когда». Не «если», а «когда». Может, я смогу бежать веками, может, скрываться десять тысяч лет. Но если Самир захочет меня найти, он это сделает. Для чернокнижника было делом времени получить всё, чего он пожелает. Просто вопрос времени и настойчивости.

Я усвоила этот урок, казалось, целую жизнь назад: против Самира у меня никогда не было ни единого шанса. Не только потому, что он был стихией, силой природы, но и потому что… в глубине души я сама хотела сдаться. Устала бороться. Но ведь и я держала его сердце в своей руке, точно так же, как он держал моё. Странная, запутанная игра сил была между нами, это уж точно. Мы оба были в плену друг у друга.

Как можно любить такого человека, не отказываясь от части себя самой? Не теряя себя в нём? И всё же он целиком отдавал себя мне в ответ, и я знала — он сделал бы для меня всё что угодно. Любое безумие.

В конце концов, он так и поступил.

Ради меня он уничтожил мир. Ради меня он уничтожил себя самого. Он переступил через всё.

Я провела рукой по лицу и крякнула от боли — прилипшие песчинки больно царапали кожу. Лицо горело. Но сейчас были другие проблемы. А именно: мужчина, которого я люблю, был одержим. Он стал… самим древним существом… и теперь охотится на меня. Он велел мне бежать, чтобы ему было за кем гнаться. Что ж, это было довольно ясное обещание того, что он со мной собирается сделать, когда поймает.

Я поднялась на ноги и силой воли облачилась в новую одежду. Что-нибудь подходящее для пустыни. То, что не будет невыносимым под палящим солнцем, лучи которого я видела сквозь щели в бронированном чудовище, под которым всё ещё пряталась. Буря утихла, и теперь свет лился яркими потоками, резал глаза.

— Пожалуй,