— Кайра! — Я настолько погружена в свой ужас, что мне требуется мгновение, чтобы узнать голос в тумане.

Отрывая голову от корня, я смотрю вверх, когда из облаков доносятся шаги, от которых я убегала раньше.

Из меня вырывается всхлип. — Руэн. — Его имя — шепот на моих губах. Я не могу в это поверить, но он здесь, и его руки смыкаются вокруг меня, отрывая от дерева и прижимая к своей груди.

Он еще не полностью исцелен — кожа на груди и раны на лице остались, — но двигается намного лучше, чем несколько часов назад на помосте.

— Черт возьми, это тяжело, — рычит он, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону.

— Как ты здесь оказался? — Мне стыдно за то, что мой голос звучит запыхавшимся.

Предполагается, что я ассасин. Я тренировалась. Я шла на жертвы. Почему я такая слабая?

Полуночные глаза останавливаются на моем лице, когда Руэн заговаривает. — Кэдмон, — отвечает он мне. — Кэдмон и Ариадна.

Я качаю головой, перед глазами все расплывается. — Ариадна предала нас, — бормочу я, мои слова заплетаются. Я провожу пальцами по крови на своем теле. — Она ударила меня клинком.

Лицо Руэна надо мной недовольно морщится, но он втягивает воздух и притягивает меня ближе. — Доверься мне, Кайра, — говорит он, прижимая меня ближе. — Она не предавала тебя — все это часть плана.

Как он может в это верить, когда я, блядь, умираю? Я хочу схватить его и встряхнуть, ударить кулаком и кричать о несправедливости всего этого, но моя энергия иссякает, и снова наступает темнота.

— Руэн… — Я пытаюсь умолять его помочь мне, дать мне пощечину или сделать что-нибудь, чтобы вернуть меня обратно. Однако, если мой Даркхейвен и услышал мою мольбу, она остается без ответа, поскольку он снова уносит меня в туман, и тьма забирает меня в свои объятия.

Глава 47

Кайра

Рука отца — широкая, грубая — касается моей щеки, прежде чем рассеянно заправить за ухо светлую прядь волос, пока я сижу у него на коленях. Он погружён в свои мысли. Он гладит меня, но это движение — скорее автоматическое, чем выражение настоящей заботы. Его спина прислонена к стене нашей маленькой хижины, и, хотя я тереблю край его рукава, надеясь, что он наконец посмотрит на меня — или хотя бы уделит хоть немного внимания — его взгляд всё так же устремлён вдаль.

Я перевожу глаза на закат, мерцающий за холмами и деревьями, среди которых спрятан наш дом в Пограничных Землях. Снег покрывает землю, которая летом бывает тёмно-коричневой, а теперь укутана в белоснежное одеяло. Здесь мы не столько владеем этой землёй, сколько являемся её частью. Разнообразные оттенки оранжевого, красного, жёлтого и синего растекаются по небу, пока солнце уходит за горизонт, и режут глаза, но отец не отрывается от этого вида. Будто загипнотизирован.

Я вздыхаю и опускаю край рукава его рубашки. Я ненавижу, когда он становится таким, потому что это означает, что он думает о ней. Почему он не может просто думать обо мне? Я здесь. Она нет.

Словно почувствовав мое надвигающееся настроение, он ерзает подо мной, толстое бедро, на котором я восседаю, раскачивается, и я вместе с ним. — Кики?

Прикусив нижнюю губу, я вздрагиваю, когда до моих ушей доходит прозвище, которое я так привыкла слышать от него. Сейчас мне почти девять. Я больше не маленькая девочка, и ему не нужно притворяться, что он не скучает по ней. Даже если я не понимаю, почему он скучает по кому-то, кто, очевидно, никогда не заботился о нас.

Я заставляю себя улыбнуться, поднимая на него глаза. — Могу я приготовить суп сегодня на ужин? — Спрашиваю я.

Жесткие серые глаза отца, похожие на мои собственные, изучают мое лицо, и впервые с тех пор, как я забралась к нему на колени, чтобы полюбоваться закатом, он по-настоящему смотрит на меня. — Ты в порядке, малышка? — Спрашивает он.

Моя улыбка становится натянутой. — Конечно, — говорю я. — А почему бы и нет?

Папа не отвечает. Его губы опускаются, когда его рука обхватывает мою голову сбоку, и он притягивает меня ближе. Моя щека прижимается к грубой шерсти его туники. Она хоть и колючая для моей кожи, но запах, который от нее исходит — как сосновые иголки и лед — успокаивает бушующие эмоции в моем животе и груди.

— Прости, — бормочет он, проводя пальцами по моим волосам. — Должно быть, я снова задремал.

Я подавляю фырканье. Папа никогда не спит днём. Каким бы уставшим он ни был. Даже если он провёл несколько дней в лесу, выслеживая зверя, которого потом тащил обратно — он не дремлет. Хотела бы я, чтобы дремал. Это было бы лучше, чем вот эти странные моменты, когда он вроде бы рядом… но на самом деле нет. Кто бы она ни была, ясно одно — она до сих пор имеет над ним власть.

Я ненавижу ее за это.

Ненавижу ее за то, что она бросила его, хотя раньше я тоже ненавидела ее за то, что она бросила меня. Теперь нет. Не за себя. Я не знала эту женщину, поэтому она никогда не причиняла мне боли, но я бы никогда и никому не простила печаль в глазах отца. Даже если бы он не хотел, чтобы я это видела, я это вижу. Может, я и родилась ночью, но я не родилась прошлой ночью. Даже девятилетняя девочка может увидеть правду, когда она находится прямо перед ней.

— Ты расстроена. — Папа вздыхает.

Я напрягаюсь, но качаю головой. — Нет, я…

— Не пытайся лгать мне, малышка, — обрывает меня папа. — Отец всегда может понять, о чем думает его маленькая девочка.

— Я больше не маленькая, — ворчу я. Я взрослая ответственная женщина с темным прошлым. Я убивала. Я проливала собственную кровь. Я видела смерть… не так ли?

Он хихикает, и звук эхом отдается в его груди и отдается мне в бок, отвлекая меня. — Ты все еще достаточно мала, чтобы сидеть у меня на коленях, — возражает он, а затем, словно в доказательство своей точки зрения, поднимается на ноги. Его руки обхватывают меня, легко поднимая. — Смотри, — подсказывает он, прижимая меня к своей груди, когда огибает нашу хижину, держа меня высоко, так что мне приходится перекинуть одну руку через его плечо, иначе я рискую выскользнуть из