— Из-за нее. — Он с презрением кивает в сторону Бринлы, хотя и отказывается смотреть на нее.

— Из-за нее, — говорю я. — Потому что я не марионетка на ниточках. Я твой сын, и у меня есть своя жизнь и свои мечты, мечты, за которые ты унижал меня с тех пор, как умерла моя мать. Мы — твоя семья, твои дети, твоя плоть и кровь. Разве это для тебя ничего не значит? Разве в твоей груди нет сердца, которое велит быть отцом, а не правителем? Разве ты не видишь, что твое презрение к собственным детям — это именно то, что разрушит нашу семью, а не объединит нас?

Мой отец продолжает смотреть на меня, не мигая, так неподвижно, что я удивляюсь, как могу быть его сыном, когда мое сердце бьется как сумасшедшее, ладони потеют, и я чувствую, что земля вот-вот поглотит меня целиком. Все внутри меня беспорядочно, хаотично и реально, а он просто статуя со льдом в венах.

— Берите ее, — холодно говорит он, и прежде чем я успеваю осознать, что происходит, из-за спины моего дяди выходят два охранника и хватают Бринлу. Она кричит, Видар кричит, и начинается хаос.

Леми лает и выскакивает из кареты перед Бринлой, готовясь к атаке, но она быстро дает ему понять своим пристальным взглядом и движением запястья, чтобы он остался на месте, не желая, чтобы он пострадал.

Он слушается, опускается на задние лапы, но яростно рычит, и это отвлекает внимание всех, давая мне возможность действовать.

Я хватаю отца сзади, уже обнажив кинжал и приставив к его шее.

— Отпустите Бринлу, или я прикончу его, — приказываю я.

— Андор! — кричит мой дядя, направляясь ко мне. — Отпусти его!

— Отойди, — говорю я. — Я это сделаю.

— У тебя кишка тонка, — усмехается мой отец.

— У меня больше мужества, чем у тебя когда-либо будет, — говорю я, вжимая кинжал глубже, настолько, что он задыхается, и я понимаю, что пролил кровь.

— Андор, пожалуйста, — говорит Видар, медленно приближаясь ко мне с поднятыми руками, как будто я дикий зверь. Возможно, я того заслуживаю, но даже несмотря на то, что кровь шумит в моей голове, а сердце бьется как сумасшедшее, я полностью контролирую себя и мыслю ясно.

— Я отпущу его, — говорю я. — Я не причиню ему боль. Все, что он должен сделать, — это отпустить Бринлу и пообещать, что она будет в безопасности в этом доме, пообещать, что он никогда не будет преследовать ее. Что он принимает то, что она со мной, что она — женщина, которую я люблю, и никакие угрозы, разочарованные взгляды или злобные комментарии не заставят меня изменить свое решение. Я не женюсь на принцессе. Я выбираю Бринлу своей женой, так же как я сам буду принимать каждое следующее решение в своей жизни. Не для тебя, не для синдиката, а для себя. — Я с трудом сглатываю, встречаясь с полными страха и слез глазами Бринлы. — Ради нее.

Мой отец ворчит, ничего не говоря.

Я вдавливаю кинжал глубже, пока он не начинает извиваться.

Все остальные молчат. Все ждут, когда мой отец сдастся.

— Ладно, ладно, — говорит он. — Стражи, отпустите женщину.

Охранники немедленно отпускают Бринлу и отступают. Она вынимает из ножен свой меч и сжимает его в руке в качестве предупреждения, на всякий случай.

Но я не отпускаю отца.

— Обещай мне, что она сможет свободно жить в нашем доме, что ты не причинишь ей вреда, ни ты, ни твой брат, или, клянусь богинями, я убью вас обоих во сне.

— Хорошо, хорошо, — говорит он.

— Обещай!

— Я обещаю. — Он практически умоляет. Я не думаю, что кто-то из нас когда-либо видел его таким.

Поэтому я отпускаю его.

Он, спотыкаясь, отходит от меня к своему брату, хватаясь за окровавленное горло, из которого сочится лишь струйка крови.

— Но ты больше не мой сын, — говорит он.

Я пожимаю плечами, возвращая кинжал на место.

— И я уверен, что это ни черта не изменит в наших отношениях.

Мы смотрим друг на друга в течение нескольких секунд, между нами пульсирует ненависть и враждебность. Хотя сейчас в воздухе витает еще что-то, что усложняет ситуацию. Мне кажется, я вижу проблеск уважения. Лучше не зацикливаться на этом.

Штайнер откашливается за моей спиной. Я поворачиваюсь и вижу, как он тянется к двери кареты.

— Пожалуй, сейчас подходящий момент, чтобы сказать, что у нас есть утешительный приз, отец.

Он забирается внутрь и выносит гигантское яйцо смертодрага, с трудом поднимая его, но все же справляясь.

— Что это? — устало спрашивает мой отец хриплым голосом.

— Оплодотворенное яйцо смертодрага, — отвечает Штайнер. — Как ты и просил. Хотя, технически, ты просил яйца циклодрага, но нам пришлось обойтись тем, что было.

— Вы притащили оплодотворенное яйцо смертодрага? — выпаливает мой дядя. Он разводит руками. — Где, черт возьми, мы будем выращивать эту гигантскую тварь, когда она вылупится?

Штайнер пожимает плечами.

— Уверен, мы что-нибудь придумаем.

Я смотрю на отца. Он уставился на яйцо, его выражение лица меняется с яростного на восторженное. Не такое счастливое, как от мысли, что он станет бессмертным, но близко. Вероятно, он представляет себе сорокафутового дракона, и себя в качестве всадника, уничтожающего врага в какой-нибудь будущей войне. Если бы я действительно хотел подразнить его, я бы сказал, что он никогда не сможет его обучить и что Бринла — единственная, кому это под силу, или, по крайней мере, единственная, кого дракон не съест.

Но поскольку мой отец выглядит счастливым, даже злобно счастливым, это означает, что давление на меня спало. Я больше не интересую его, как и Бринла.

Глава 37

Бринла

Три месяца спустя

— Снежки? — спрашивает меня Андор, сидя верхом на Ониксе, который в предвкушении танцует на месте.

— Только если ты хочешь снова проиграть, — говорю я, сжимая поводья Джунипер, белой кобылы, на которой еду. Технически она принадлежит Штайнеру, но поскольку младший Колбек не интересуется верховой ездой, она по умолчанию стала моей.

И это отлично, потому что она намного быстрее коня Андора.

Он улыбается, вокруг его глаз появляются морщинки, и я чувствую, как трепещет мое сердце. Как же я люблю этого мужчину. Это граничит с преступлением.

Он тоже это знает. Он использует свою внешность, чтобы обезоружить меня.

— Хи-я! — кричит он Ониксу, дергая за поводья, и его конь срывается с места, устремляясь галопом прочь от Штормглена.

Он оставляет меня в облаке пыли и опавших листьев, но