— Не смей так больше делать! — рычит и нависает надо мной, но в следующее мгновение отдёргивает руку и заметно понижает голос: — Стой здесь. Молча.

Судорожно киваю.

Вжимаюсь в стену, мечтая слиться с ней так, что меня и вовсе перестанет быть видно.

Хозяин на какое-то время замирает у дверей. Вслушивается.

А затем слышится стон тяжёлого засова.

Ветер врывается в открытую дверь, принося в помещение морозный воздух, и шум голосов мгновенно стихает. В наступившей тишине отчётливо различимы потрескивания факельных огней.

— Здравия, господин, — узнаю голос старосты.

По шороху понимаю, что пришедшие глубоко кланяются.

— Пусть зайдёт тот, кто будет говорить, — в голосе хозяина холод металла.

Едва ли он желал увидеть здесь целую толпу селян.

— Я говорить буду, — после некоторого мешканья снова откликается староста и неуверенно переступает порог.

За его спиной гулко захлопывается тяжёлая дверь, оставляя снаружи любопытные уши и взгляды.

Я почти не дышу, а староста не оборачивается, поэтому не замечает моего присутствия.

— Говори, — короткий приказ лорда.

Староста снимает шапку и мнёт её в руках. И это впервые за много лет, когда я вижу его неуверенность.

— Прошу прощения за беспокойство, господин, но ведомо нам, что дочь одного из селян скрывается в вашем замке, — начинает заискивающе. — Нехорошо это, потому как самовольно она сбежала. Отец её на то разрешение не давал!

Замолкает в ожидании ответа.

— И?

Кажется, староста надеялся на более длинный ответ.

—Так значится... это... вернуть бы нам её надобно… — его растерянность смешивается с недоумением. — Прошу вас отдать девицу её отцу.

— Так разве я держу её?

— Аэ-м… ну… так значится, нужно бы приказать ей в деревню вернуться.

— А если не захочет?

Моё сердце пропускает удар.

— Та кто ж девиц-то спрашивает, хотят они, али не хотят? Спрашивать отца надобно, а он её не отпускал!

— И что же тот селянин сделал, что от него бежала дочь?

— Да нешто вы девиц не знаете, господин? Ветер там в головах один. Ветер да капризы. Норов свой показать решила да теперича сама небось и жалеет, что ушла, а вернуться боится, думая, что отец на неё серчает.

— А отец, значит, не серчает? — скептично.

— Ну что вы, господин. Отец переживает. Матушка переживает. Да и жених её переживает, места себе не находит.

Начинаю злиться и поджимаю губы, но осекаюсь, когда чувствую на себе взгляд лорда.

Он какое-то время молчит, а затем жестом показывает мне подойти.

Отлипаю от стены и на непослушных ногах прохожу вперёд, останавливаясь рядом.

Староста бросает на меня взгляд, не обещающий ничего хорошего.

— Ну старик, вот ваша девица. Насильно не держу. Коли хочет вернуться, пусть идёт, — в голосе лорда усмешка.

— Идём, Лелька, — староста тут же пытается ухватить меня за руку, но я успеваю увернуться и отхожу от него на несколько шагов.

— Я вовсе не желаю вернуться. Отец переживает только за монеты, матушка и вовсе не переживает, а жених волнуется только о том, как бы проучить меня за своеволие. И всё это, староста, вы лучше меня знаете. Поэтому мой ответ нет. Добровольно я не пойду.

— Видишь, староста, не так уж и хочет ваша Лелька обратно, — отчего-то кажется, что лорда ситуация забавляет. Но наверное, я снова себе это надумываю.

— Да пошто вы девку-то спрашиваете, господин? Мелка да глупа такое решать! Место её в отцовом доме! Вы только позвольте забрать, а уж мы сами дальше разберёмся…

— А если не позволю? — его голос становится холоднее.

Староста замирает, и я вижу, как на его лице отражается растерянность. Взгляд его бесцветных глаз мечется между мной и высокой фигурой лорда.

— А… а тем временем вы воровку в замке пригрели, господин! — выпаливает старик, не сумев скрыть раздражение. — Девка-то эта оленя нашего из деревни украла! Смотрите, как бы и в замке чего не утащила!

Обмираю, чувствуя, как кровь отливает от лица.

— Господин, олень тот принадлежал пастуху. А пастух этот… у него были мои монеты, которые он отдавать отказался. Но было там достаточно, чтобы и двух, а то и трёх оленей выкупить!

— Что за вздор? Какие ещё монеты? — вскидывается староста. — Откуда у девицы свои монеты? Никак тоже украла?

— Нет! Я не воровка! Богиня свидетельница — я не ничего воровала! Я рубахи шила, тонкие, с вышивкой, а Уллер их продавал. Вот медяки и накопились.

Чувствую на себе скрещенные взгляды.

— И что ж хочешь сказать, что за свою работу у пастуха монеты не просила? — староста даже не пытается скрыть ехидство.

— Уллер на мой выкуп копил. Чтобы было, с чем к моему отцу идти свататься. Потому монеты у него и хранились.

Староста недоверчиво вскидывается и хочет ещё что-то спросить, но его обрывает короткий приказ лорда:

— Пусть пастух войдёт сюда.

Отступаю к стене и обхватываю себя руками. Встречаться с Уллером не хочется. К тому же я уверена, он будет всё отрицать.

И как быть в такой ситуации?

А главное — что делать, если хозяин решит избавиться от “воровки”?

— Этот пастух и есть тот самый жених, который “переживает да места себе не находит”? — понижает голос хозяин, когда староста выходит, чтобы позвать Уллера.

— Нет, господин. Отец меня другому продал… отдал…

Слышу его задумчивое хмыканье.

Уллер выглядит неожиданно бледным, когда предстаёт перед лордом. Он переминается с ноги на ногу и даже не пытается поднять глаза.

— Скажи мне, пастух, хорошо ли шла твоя торговля рубашками на осенней ярмарке?

Вопрос господина застаёт Уллера врасплох, и он мешкает, чувствует подвох:

— А… ну я…

— Такой сложный вопрос? — кажется, будто лорд насмехается. — Или ты обдумываешь, насколько опасно мне лгать?

— Нет, господин! Я бы никогда! — испуганно.

— Это хорошо, потому что за ложь мне ты можешь лишиться своего языка.

Уллер вздрагивает и беспомощно оборачивается на старосту, но старосте, очевидно, нечем ему помочь.

— Мне повторить вопрос, пастух? — голос лорда становится жестче, и без того бледный Уллер бледнеет ещё больше.

— Простите, господин. Торговля была хорошей… — сконфуженно.

— И много ли удалось выручить?

Если бы не испуганное выражение