Но вместо большого чувства пришла война, а вслед за войной — победа.

Княжество Вера-Несское ниийцы завоёвывали уже не в первый раз — но удержать дольше трёх десятилетий в своих руках не могли, веранессцы вечно поднимали бунты, свергали неугодное правительство, вели партизанские лесные войны и отстаивали свою независимость.

В этот раз королю повезло — младший представитель правящей династии Вера-Несса согласился на союз, и следовало воспользоваться этой ситуацией. Своего законного князя веранессцы свергать не станут, но нужно гарантировать, что ни он, ни его потомки не пойдут против Ниии — и тут-то династический брак оказался лучшим решением!

Для всех лучшим, кроме Диэри.

Все прекрасно понимали, что молодой князь — явно с большим недовольством сменивший титул на маркграфа — полон жаждой мести, и отыгрываться будет на жене. Все понимали. Все.

Но Диэри пожертвовали — ради сложных политических игр.

И никто, никто не заступился! Ни дядюшка, ни двоюродная бабушка, ни канцлер, ни ректор, ни даже сам патриарх! Все знали, на что она идёт, и все — позволили!

Осознание этого, как колючие иглы замёрзшего в лёд репейника, впивалось в сердце.

Диэри, конечно, сдаваться не собиралась — даже если теперь она и осталась одна против всего мира, и из любимой народом принцессы превратилась в навязанную супругу из вражеской страны. Но как же было больно, и обидно, и страшно!

Это тотальное предательство со стороны всех, кого она любила, выжгло в ней всё дотла, оставив по себе лишь едкий туманный дым неопределённости, — и она совершенно не знала, как жить теперь.

И муж ещё! Моложе её на два года, но такой суровый, крупный и злобный! Весь день глядел на неё с плохо скрываемой ненавистью и всячески пытался унизить прилюдно, колол как иголкой каждым взглядом, — даже сомнений не было в том, что брачная ночь её ждёт кошмарная!

Диэри не знала, что делать и как защитить себя, но твёрдо решила, что будет бороться до последнего. Одно только это решение — что она никогда не сдастся! — осталось ей в качестве точки опоры, и она пыталась почерпнуть в нём мужество среди той гнилой прели беспомощности, в которую её швырнули.

Но откуда у девушки в её положении взяться мужеству? Она дрожала от страха, как еловая веточка на ветру, и даже чувствовала себя готовой упасть в обморок — и совершенно не знала, что делать!

Кочергу пришлось отдать; веранессец прав, стать причиной, по которой начнётся новый виток войны, принцесса точно не хотела. И что ж теперь — ждать? Что ещё за страшные веранесские традиции?

Она боялась даже взглянуть в сторону мужа; всё её самообладание уходило на то, чтобы всё же стоять прямо и не дрожать уж очень заметно. И надеяться, что, может, она настолько не в его вкусе, что он просто уйдёт?..

Атьен же, напротив, разглядывал её внимательно.

Сложив руки на груди, он пытался найти достойный выход в липкой паутине сомнений — и не находил.

Жалость к принцессе уже овладела его сердцем, но он отчаянно ей сопротивлялся, полагая недостойной слабостью. Он потерял многих близких людей на этой войне; и то, что теперь он пошёл на союз с врагом, уже казалось ему мерзким предательством. Мысль о том, чтобы проявить сочувствие к сестре врага, к проклятой ниийке — казалась ему изменой и позором. Что сказал бы брат? Так-то он мстит за него?

Прикрыв глаза, Атьен вспомнил дорогие черты; в ушах его стучал дождевыми каплями голос брата:

— Если мне не суждено вернуться — я с чистым сердцем оставляю Вера-Несс в твоих руках, Тьен.

Так он сказал при прощании. Перед битвой, в которой погиб.

«Но разве брат хотел бы?..» — мелькнула в голове Атьена мысль, и тут же в ушах зазвенел другой голос, звонкий и женский:

— Я знаю, ты не подведёшь, Тьен!

Ньеса. Подруга детства, жена брата. Она не оставила мужа — была умелой лучницей и сражалась с ним вместе, и вместе с ним умерла.

Как наяву встали перед Атьеном её горящие зелёные глаза, и он содрогнулся.

«Что бы она сказала?..» — с ужасом и горечью подумал он.

Не нужно было уметь разговаривать с мёртвыми: он прекрасно знал, что она никогда, никогда не одобрила бы его сегодняшнего поведения, а, если бы узнала о его гнилых замыслах, — сама бы его и побила. Она отлично умела драться, в отличие от него.

Ньеса первая встала бы на защиту ниийки — и защитила бы её ото всех, потому что она ненавидела, когда зло вымещали на невинных и беззащитных.

Атьену стало мерзко от самого себя, словно он вдохнул затхлый, прелый воздух запертого на годы подвала; так мерзко, что он поморщился и поёжился. Теперь, взглянув на дело как оно есть — признав тот факт, что пытался отомстить не самому врагу, а ни в чём не повинной девчонке, — он позабыл про все свои размышления о мести и мужестве. Хорошо мужество! Мстя за насилие — множить это самое насилие!

Его перекосило.

Он снова взглянул на девчонку — та, зажмурившись, обхватила себя руками за локти в попытках спрятать дрожь.

Ему сделалось жалко, совсем уж мучительно её жалко — она-то в чём виновата, право! И как ему вообще пришла в голову мысль мстить ей?..

Щека досадливо заныла, как будто Ньеса была жива, как будто Ньеса была здесь — и залепила ему вполне натуральную пощечину.

Подруга так и маячила перед мысленным взором; слышался её яростный монолог, блестели в темноте искры глаз. Ньеса первая бы бросалась на выручку несчастной молодой жене, чтобы её успокоить.

Атьен был совершенно уверен, что ей бы — удалось.

Зубы скрипнули от боли и безнадёжности.

Ньесы больше нет.

Она никому больше не поможет. Никого не утешит.

И успокаивать девчонку тут некому — кроме него самого.

Нужно было срочно придумать какую-то традицию — пустяковую и милую — которая поможет ей понять, что не так страшны веранессцы, как их ниийцы малюют.

Никакой подходящей традиции сходу не вспоминалось, но Атьен выудил из закоулков памяти прочитанную когда-то в дневниках прабабушки историю, и решил взять за основу её.

— У веранессцев, — заговорил он, и принцесса, вздрогнув, подняла на него пронзительный взгляд,