Он замирает не дыша. В его глазах вспыхивает осторожная, почти невероятная надежда.

– Ты хочешь сказать…

– Да, – выдыхаю я, и вместе с этим словом из меня будто выходит какой-то ядовитый пар. – Мы попробуем. Мы дадим ей этот шанс.

Он на секунду закрывает глаза, и его плечи опускаются, словно с них сняли неподъёмную тяжесть. Когда он снова смотрит на меня, в его взгляде бездонная, всепоглощающая благодарность.

– Спасибо, – шепчет он, и его голос срывается. – Спасибо, что доверяешь мне.

Он целует меня снова и теперь в этом поцелуе – клятва. Клятва бороться вместе. До конца.

Приведя себя в порядок, мы отправляемся к Лике, и его рука лежит на моей пояснице. Лёгкое, ненавязчивое прикосновение, которое придаёт мне сил и уверенности.

Дочка сегодня бодрее. Она сидит в кровати и раскрашивает картинку, которую Макс принёс ей вчера. Увидев нас, она сияет.

– Мама! Дядя Максим!

Он не морщится, не поправляет её. Его лицо озаряет такая тёплая, такая беззащитная улыбка, что у меня сжимается сердце. Он подходит, садится на край кровати и берёт её маленькую ручку в свою.

– Ну что, принцесса, как ты себя чувствуешь? – его голос нежен и спокоен.

– Хорошо, – кивает она. – А мы сегодня будем рисовать?

– Обязательно будем, – обещает он.

Спустя час Макс начинает собираться на встречу с юристами и администрацией клиники, чтобы подписать все необходимые бумаги.

– Мне нужно лично присутствовать на этом совещании, – сказал он, целуя меня в висок. – Евгения подключила своих юристов из международного отдела, поскольку без них процесс может затянуться. Я постараюсь быть быстрым.

Я остаюсь с Ликой, читаю ей сказку, но мысли витают где-то далеко. Эта надежда, такая яркая утром, теперь кажется хрупкой стекляшкой, которую так легко разбить. Значит, она здесь. В Майнце. Действительно, куда же мы без неё. Макс сказал это так буднично, как о чём-то само собой разумеющемся. Их деловая машина не остановилась даже здесь, на краю пропасти.

Когда Лика засыпает, я целую её в макушку и выхожу в коридор. Стерильный, бесконечный, гулкий. Я иду, почти не глядя по сторонам, погружённая в свои тревожные мысли.

А затем замечаю их.

Они стоят в нише у огромного панорамного окна, за которым открывается вид на чужой город. Максим и Евгения. Получается, совещание уже закончилось? Он стоит ко мне вполоборота, а она лицом. Макс смотрит в свой планшет, а она что-то показывает пальцем, и её поза выглядит довольно напряжённо.

Её взгляд скользит по коридору и цепляется за меня. В её глазах тут же вспыхивает холодная злоба. И расчёт. Она словно только и ждала этого момента.

Далее всё происходит за доли секунды. И вместо напряжения я вижу сладкую, ядовитую уверенность. Она кладёт руку ему на предплечье. Тот самый, фамильярный, полный права жест, который я возненавидела с самого начала. И говорит, громко, отчётливо, глядя прямо на меня:

– Не волнуйся, Макс, милый. Я же с тобой. Мы всегда справлялись, справимся и сейчас. Твоя... временная слабость ничего не изменит. Мы с тобой как были, так и останемся вместе.

Двадцать седьмая глава

Её ядовитые слова повисают в воздухе.

«Временная слабость». «Мы будем вместе».

В первый момент меня охватывает знакомая леденящая волна: предательство, боль, желание развернуться и бежать. Это старый, изъезженный путь, который уже привёл нас к шести годам разлуки. И тут же, будто щелчок, внутри что-то переламывается. Нет.

Я не позволю. Не позволю ей разрушить всё снова. Я уже совершила эту ошибку, поверив глазам, а не ему. Один раз я уже купилась на её спектакль, но второго раза не будет. Я делаю глубокий вдох и выпрямляю спину. Ноги больше не дрожат, а в груди вместо паники холодная, стальная решимость.

Максим замер. Его лицо стало абсолютно непроницаемым, словно он надел маску холодной ярости.

– Ты в который раз перешла все допустимые границы, – его голос тих, но каждый звук в нём отточен, словно лезвие. – Ты считаешь, что имеешь право называть болезнь моей дочери «временной слабостью»?

Он делает крошечную паузу, и в воздухе стынет лёд.

– Я на многое закрывал глаза, но это... Наше сотрудничество исчерпано. С этого момента.

Он не кричит. Он констатирует факт, словно просто расторгая невыгодный контракт.

Евгения бледнеет, и тут же пытается что-то сказать, найти рычаги влияния:

– Максим, остынь. Ты не понимаешь...

Я подхожу к ним именно в этот момент. Я останавливаюсь рядом с Максимом, плечом к плечу, уже одним этим давая понять, что мы вместе. Я смотрю на Евгению не со злостью, а с холодным, безразличным превосходством.

– Один раз тебе уже удалось встать между нами, – говорю я ровным, спокойным тоном, в котором нет и тени сомнения. – Но довольно. Хватит игр. Максим, пойдём, нас ждёт дочка.

Я поворачиваюсь к нему и вижу в его глазах не просто ярость. К ней примешивается восхищение и та самая гордость, которую я не видела уже много лет. Я разворачиваюсь, чтобы уйти, будучи на сто процентов уверенной, что он последует за мной. Так и происходит. Его шаг сливается с моим.

– Мои юристы свяжутся с тобой, чтобы окончательно закрыть все оставшиеся вопросы, – бросает он через плечо Евгении, даже не глядя на неё, и его низкий голос ставит окончательную точку в их разговоре.

– Ты думаешь меня можно так легко вышвырнуть из своей жизни? – кричит она нам в спину.

Мы идём по коридору, не оглядываясь и не прислушиваясь к доносящимся до нас истерическим выкрикам. Мы идём к нашей дочери. К нашему общему будущему. И на этот раз ничто не встанет у нас на пути.

Наши пальцы сплетаются в крепкий, нерушимый замок. Никаких слов, да они сейчас и не нужны. Воздух, который только что был наполнен ядом и предательством, теперь очищен. Выжжен дотла.

Дверь в палату Лики открывается, и нас встречает тихий, ровный гул аппаратуры. Наша дочь спит, и её дыхание кажется единственным звуком, имеющим значение в этой вселенной. Максим