Он резко растирает ладонью лицо — будто отгоняет всё сразу: и мысли, и чувства, и прошлое.

Я подхожу почти вплотную. Смотрю на него. На мужчину, который всё это время нёс в себе этот страх, этот груз, один.

В голове гул. Сердце стучит, как будто за решёткой.

За дверью слышен смех Ксюши. Катя, кажется, действительно поит её чаем.

— Всё это время, — говорю я медленно. — Всё это время ты молчал.

Он опускает взгляд.

— Я не знал, что у меня есть дочь.

И тишина между нами вдруг становится совсем другой.

Через пелену в глазах смотрю на него — на этого мужчину, который столько лет прятался за молчанием, за страхом, за суровым лицом и колкими словами.

И вдруг всё вижу — не Макара, которого я когда-то любила, не Макара, с которым сейчас рядом, а мальчика. Мальчика, который всю жизнь пытался быть сильным. Для сестры. Для себя. Для всех.

И что-то во мне сдвигается.

Не прощение. Ещё нет.

Но понимание. Я могу представить, какой страх и ответственность несёт в своей душе этот человек.

Я делаю шаг вперёд.

— А если бы я сказала, что приняла бы тебя любого?

— Тогда бы я, наверное, впервые в жизни… Начал верить, что не всё во мне — ошибка.

Осторожно протягиваю руку, касаюсь его лица — прохожусь большим пальцем по щеке. Он вздрагивает, как от прикосновения, которого не ждал.

Потом — неуверенно, будто спрашиваю разрешения — прижимаюсь к нему.

Просто побыть рядом.

Просто дышать с ним в одном ритме.

Дать ему понять, что он не один.

Он замирает, а потом медленно обнимает меня в ответ — крепко, будто боится, что я исчезну, если он ослабит хватку.

И долго мы просто стоим.

Без слов.

В этой тишине между нами больше нет ни обвинений, ни упрёков. Только две души, уставшие, надломленные, пытающиеся заново научиться быть рядом.

— Ты не ошибка, Макар, — тихо говорю я. — Ни капли.

Он склоняется ко мне, и его губы касаются моего лба — легко, почти невесомо. Не как поцелуй. Как извинение. Как признание. Как просьба — быть, остаться, понять.

— Может, попьём чаю? — Несмело улыбаюсь Макару.

Макар, копируя мою эмоцию, возвращает мне слабую улыбку.

Плечом к плечу мы идём к кухне.

Сначала — чай.

Потом — всё остальное.

Глава 23

На кухне пахнет чем-то пряным — мятой, мелиссой, корицей и кардамоном. Катя, закутавшись в мягкий светлый кардиган, неловко достаёт с верхней полки чашки. Ксюша уже сидит за столом, болтает ногами и увлечённо разглядывает крошечные магниты на холодильнике в форме домов, гор и кошек с крыльями.

— У тебя тут красиво, — говорит она. — А ты правда всё время ходишь с палочкой?

Катя усмехается и ставит перед ней чашку.

— Правда. Это не волшебная палочка, как у Гарри Поттера, конечно, но я и с этой умею творить чудеса. Например, она помогает мне не падать, когда иду по лестнице.

Ксюша смеётся, искренне, звонко, так, как смеются только дети.

— А ты когда-нибудь танцевала?

Катя задумчиво смотрит в окно, где солнце прячется за высокими домами.

— Танцевала. Раньше. Иногда — мысленно. Это даже лучше. Никто не наступает на ноги.

Аккуратно заглядываю.

Мои шаги неслышны, но Катя поворачивает голову и улыбается.

— Мы тут чай пьём. Вы к нам?

Макар проходит мимо, хватает чайник, суетится, будто у него в руках граната с выдернутой чекой.

— Мужчина на кухне, — цокает Катя. — И так каждый раз…

— Я просто… — начинает Макар.

— Просто сядь и расслабься, — мягко перебивает Катя. — Женщины сейчас в численном превосходстве, так что, будь добр, подчиняйся.

Ксюша протягивает мне свою чашку.

— Мам, у неё мята с клубникой. Очень вкусно. Попробуй.

Беру чашку, ощущая её тепло.

И впервые за весь день сижу без мыслей в голове. Не думаю, не анализирую, не защищаюсь.

Просто сижу на чужой кухне с чашкой горячего чая в руках, и всё внутри будто оттаивает.

Медленно.

Осторожно.

Без резких движений.

Как будто моё сердце — это замёрзшее озеро, по которому кто-то ступил слишком смело. И я боюсь — треснет.

Катя смеётся над чем-то, что сказала Ксюша, и её голос — чуть хрипловатый, уставший — почему-то очень похож на голос Макара. Не по тембру, нет.

По интонациям.

В нём есть усталость и нежность. И стержень. Внутренний, не показной.

Словно оба они научились держаться за жизнь — вопреки.

Я смотрю на них — на Ксюшу, такую живую, болтающую без умолку, и на Катю — худую, светлую, и всё не могу понять: почему эта сцена не кажется мне неправильной?

Ведь должна ревновать. Должна сердиться. Ощущать угрозу. Это ведь «другая женщина», та самая, которую он не хотел мне показывать. Но реальность оказалась — совсем другой.

Катя не враг. И не загадка. Она — его боль. Его выбор. Его страх. Та причина, по которой он не встал тогда на мою сторону.

И я не могу сказать, что понимаю всё — но вдруг начинаю чувствовать.

— Мам, — шепчет Ксюша, придвигаясь ко мне. — Мне нравится Катя.

Я глажу её по волосам, и вместо ответа киваю. Потому что да — мне тоже.

Макар ставит передо мной вазочку с печеньем.

Одновременно тянемся.

Наши пальцы на секунду соприкасаются.

Переглядываемся, пряча смущённые улыбки.

Почти два часа за болтовней проходят незаметно, а когда приходит время прощаться с Катей, я даже чувствую лёгкую грусть.

Но ощущение, что мы ещё встретимся, меня не покидает.

Выходим с Макаром в коридор. Я надеваю кардиган медленно, слишком сосредоточенно — методичное застёгивание пуговиц помогает не разбежаться тем жалким крупицам мыслей, что крутятся в голове.

Макар стоит рядом, спиной к двери, руки в карманах.

Молчит.

— Ты мог бы сказать мне всё раньше, — начинаю я, не глядя на него. — Не объяснить, не оправдаться. Просто… Сказать. Ведь мы взрослые люди.

— Мог бы, — соглашается он. — Но тогда я бы потерял тебя. А теперь думаю — потерял и так.

— Не говори так.

Он смотрит на меня, будто не верит, что услышал это. Потом — слабо усмехается. Грустно.

— Я боялся, Лид. До ужаса. Боялся, что ты посмотришь на