— Дома, — выдавила я, и моё дыхание, ещё не успевшее выровняться после бега, прозвучало в трубке неровно и громко.

И тут, по своему обыкновению после прогулки, Буся сладко и громко залаял, утыкаясь носом мне в ноги.

В трубке наступила мёртвая тишина. Я буквально физически ощутила, как по тому концу провода прокатилась волна дикого, всепоглощающего облегчения.

Вадим слышал — пёс со мной. И значит, ему не придется выдумывать фанатичные истории о его пропаже.

Когда муж заговорил снова, голос его стал равнодушным и торопливым.

— Хорошо. Скоро буду.

Дверь щёлкнула через час.

Лёгкие, почти бесшумные шаги, что бывают, когда человек возвращается домой с чувством выполненного долга. Или с ощущением безнаказанной измены.

— Нинуль, я дома! — бросил он куртку на вешалку и прошёл на кухню, к холодильнику. — Ты чего в темноте сидишь? А я прогулялся ещё немного. Так хорошо на улице.

Я молча сидела в гостиной, в кресле, не включив свет. Ладони прижаты к животу, где уже пульсировала новая, крошечная жизнь. Теперь она была только моей. Моей и ничьей больше.

— Буся опять сам прибежал? — спросил он и заглянул ко мне в гостиную, отпивая молоко прямо из коробки.

Голос его звучал ровно, без единой нотки напряжения. Иногда Бусик и впрямь сам прибегал к подъезду.

— Угу, — выдавила я. — Сам. Опять.

«И отстегнул ошейник тоже сам», — хотелось сказать. Но язык был ватным и тяжёлым.

Вадим не принёс ни поводка, ни собачьей игрушки. Но я намеренно не стала допытывать. Мне это было уже не нужно.

Муж подошел, не включив свет, и потрепал меня по волосам.

— Ладно, я в душ. День сегодня адский.

«Да уж, — пронеслось в голове. — Должно быть, в такой тесной машинке душно, как в аду».

Я сидела и смотрела, как его блеклая тень, отброшенная с порога ванной, исчезла. Мир сузился до узкой полоски света, струящегося из-за неплотно прикрытой двери, и до тянущего ощущения внизу живота. Бусик в лежанке тревожно взвизгнул во сне. И я, вздрогнув, дотронулась до сумки с вещами, припрятанной за креслом.

Я долго думала, как поступить. И решила.

Завтра, когда Вадим отлучится по делам, я просто выйду из квартиры и не вернусь. Без слез, без нервов, без последних разговоров.

Скандалы рвут душу на части. От одной мысли об этом всё внутри натягивалось в тугую, дрожащую струну. А мне нельзя рвать душ. Уж точно не сейчас — в моём положении. Под моим сердцем растет крошечная хрупкая жизнь, и её благополучие — единственный закон, которому я теперь подчиняюсь.

Мы с Вадимом снимаем эту квартиру уже пять лет. Здесь полно моих вещей. И всё же, я подготовила только лёгкую сумку с самым необходимым. За остальным пришлю брата, когда всё уляжется. И если захочу вообще видеть свои старые вещи.

Мой уход — не манипуляция и не театр. Это не «посмотрим, как ты без меня». Это — разрез. Чистый и окончательный.

Я положила ладонь на ещё плоский живот.

— Прости, — прошептала я ему и Вадиму одновременно. — Но так будет лучше. Я слишком долго ждала тебя и теперь должна защитить.

Завтра я оставлю здесь не только вещи.

Я оставлю любовь, которая оказалась слишком хрупкой. Оставлю доверие, которое разбилось о запотевшее стекло чужой машины. Оставлю наш общий мирок — старую квартирку, фотографии, сувениры из счастливых поездок.

А заберу единственное реальное сокровище — малыша.

* * *

Катя, позвонила мне только утром.

Наконец-то! Она так нужна мне сейчас.

Голос её звенел с поражающей легкостью.

— Нинуль, привет! Можно я к тебе заскочу? Мне не терпится тебе кое-что показать!

Она всегда была эмоциональной, но сегодня в её голосе была какая-то особая, ликующая нота. Та, что бывает, когда делишься счастьем. Или когда знаешь чужой секрет.

— Конечно, — сказала я с облегчением, глядя в окно на серый ноябрьский двор. — Приезжай.

Мне так не хватало её в этот сложный момент.

Подруга появилась через час. Сияющая.

Вадим как раз выходил из спальни. Их взгляды встретились на мне. Быстро, как удар тока.

— О, Кать, привет, — сказал он.

— Вадим, давно не виделись, — бросила она, и снова её взгляд скользнул по нему. Быстро. Значительно.

У меня в груди что-то дрогнуло и замерло.

Катя повертела блестящими ключами от машины.

— А у меня обновка. Иди, глянь какой красавчик!

Она с торжествующим видом подвела меня к окну, выходящему на парковку.

Мой взгляд сразу упал на огненно-красный автомобиль с круглыми фарами. Тот самый…

Мир на секунду замер. Воздух застыл в лёгких.

Мне захотелось прижаться к подруге, рассказать ей всё, что я вчера перенесла…

— Вон он, красный! — она указала на него пальцем.

И пол под ногами накренился.

Так вот кто был с Вадимом в той машине... Моя лучшая подруга.

В ушах гулко застучало.

— Ну как тебе? Любимый подарил, я даже не ожидала! — засмеялась она хвастливо.

— Мне Вадим таких подарков не делает, — сказала я, и голос мой прозвучал плоским, выцветшим.

Катя засмеялась ещё громче и дотронулась до моего плеча.

— Ох, Нинуль, не грусти! Скоро он тебя удивит. Да ещё как!

Она переглянулась с Вадимом.

Снова.

Этот взгляд, быстрый, как щелчок, полный какого-то общего, тайного знания, пронзил меня насквозь.

От этой сцены мне стало физически плохо.

Тут из-за угла выполз Буся. Он чихнул, жалобно хрипнул и лёг на пол, свернувшись калачиком.

— Ой, а он что это такой вялый? — нахмурилась Катя.

— Простыл, — пробормотала я, стараясь не выдать своего состояния. — Вчера вечером.

Катя взглянула на меня, и на её лице на секунду мелькнуло неподдельное удивление.

— Упс, — сказала она, и прикрыла рот рукой. — Всё-таки замерз тогда…

В комнате повисла звенящая тишина.

— Что? — тихо спросила я.

Катя заморгала, осознав свою оплошность.

Вадим застыл у стены, его лицо стало маской.

— Ну… я просто… говорю, на улице же холодно, — залепетала она, избегая моего взгляда. — Ему, наверное, нужен тёплый жилет для собак. Для таких прогулок.

Она говорила слишком быстро. Слишком взволнованно.

Небрежно брошенное «тогда» висело в воздухе тяжёлым, ядовитым грузом.

«Тогда» — это вчера. Когда мой пёс промерзал на ветру, привязанный к дверце её новой машины. А она с Вадимом на заднем сиденье…