Второе важное — будет непросто, но она нужна там, куда она едет.

Пальцы привычно перебирали пряди, заплетая. Ещё час назад она считала себя навязанным балластом, досадной помехой, досужей чужачкой — но теперь Атьен дал ей цель.

Она нужна Вера-Нессу.

По губам невольно скользнула улыбка. Диэри хотела быть нужной, хотела приносить пользу — и теперь чувствовала, что перед ней открывается возможность раскрыть свои сильные стороны по-настоящему.

…и третье.

Она перевязала доплетённую косу лентой своего любимого мятного цвета.

Третье…

К щекам прилила кровь, и ею овладело незнакомое приятное чувство — то чувство, какое испытывает женщина, осознавшая, что зацепила мужчину за живое и вызвала в нём волнение.

За Диэри ухаживали — часто и по-разному, но, кажется, никогда — искренне. Она была принцессой и самой себе виделась ценным трофеем; немудрено, что буквально каждый придворный холостяк или вдовец пытался овладеть её вниманием.

Всё это было пустой придворной игрой, иногда, впрочем, не лишённой изящества и остроумия. Порою Диэри позволяла себе немного увлечься и зайти даже и до тайных поцелуев — но поцелуи эти отнюдь не рождали в её крови огня, воспетого поэмами, хотя её кавалеры, судя по их поведению, полыхали весьма существенно.

Но ранее все эти моменты — когда она становилась причиной страстного чувства в мужчине — вызывали у неё лишь отвращение. Ей было неприятно. Менялся характер поцелуя: из мягкого и нежного он становился грубым и требовательным. Менялся характер объятий: секунду назад ласково поддерживающие её руки становились наглыми и начинали нахальное путешествие по её телу.

Диэри передёрнуло от воспоминаний — последний её кавалер был слишком настойчив и не желал прерываться, и ей пришлось действовать весьма жёстко, — руки дрогнули, и бант на косе получился некрасивым. Фыркнув, она распутала ленту, чтобы сделать другой.

Нет-нет, в этот раз с нею произошло что-то новенькое: почувствовав своим лбом, как сильно и быстро забилось сердце Атьена, она не испытала отвращения.

Она испытала приятное волнение.

Бант вышел идеальным.

Диэри пытливо заглянула собственному отражению в глаза — красные от слёз, они блестели теперь незнакомым мерцающим выражением.

«Он мне нравится? — удивлённо спросила она, и тут же пришла уверенная, сильная мысль: — Да, он мне нравится».

Диэри ободрила эта мысль. Она была правильной и внушающей спокойствие. Ей подумалось, что браки, верно, и в самом деле совершаются на небесах, и что Господь не случайно позволил свершиться всему тому, что ещё недавно виделось ей кошмаром и наказанием.

«Ну! Коль уж так, то и я не сплохую!» — твёрдо пообещала она самой себе, обретя привычную опору в уверенности, что Бог её не оставил, что Бог не наказывал её за какие-то вольные и невольные грехи, что Бог не пожертвовал её благом ради блага многих.

Мысленный взор её устремился в будущее — в разорённую войной, обескровленную, отчаявшуюся страну с израненной душой.

«Язык — это душа народа», — снова и снова возникала в голове отходящей ко сну Диэри расхожая истина, вбитая в неё учителями словесности ещё в детстве.

Она всегда гордилась и родным языком — выразительным и богатым — и созданной на нём литературой, и всегда тайно мечтала внести и свой небольшой вклад в историю. Её опыты в стихотворстве были весьма неплохи — но даже здесь и сейчас в Ниии жили и творили поэты куда как искуснее её, и иногда Диэри становилось грустно, что если её стихи и будут известны потомкам, то не за литературные достоинства, а за «они написаны принцессой!»

Тщеславие не было ей чуждо, скорее даже наоборот. Мысль о том, чтобы прославить веранесский язык своим пером, поразила её воображение яркой мечтой. Ей хотелось — о, как же ей хотелось! — стать той, про которую однажды скажут: «Она стояла у истоков нашего языка». И с присущим ей упрямством Диэри решила непременно добиться этого.

Сны её в ту ночь были спокойны и лишены кошмаров и тревоги: обретение цели, союзника и уверенности в Божьей помощи исцелили её душевные раны. Боль не ушла совсем; предательство близких оставило шрамы на всю жизнь. Но всё это перестало терзать её и мучить; взгляд её, ранее погружённый в прошлое, обратился теперь в будущее — с надеждой и уверенностью, что теперь она сможет всё устроить так, как ей хочется.

Такой её с утра и застал Атьен: собранной, твёрдой и энергичной.

— Разделите со мной завтрак? — предложил он, стараясь, чтобы вопрос звучал легко и непринуждённо.

— С удовольствием, Тьен! — улыбнулась она, уверенно принимая его руку. Впрочем, она не решилась напомнить, что они вроде как перешли прошлым вечером на «ты» — во всяком случае, ей смутно помнилось, что он обратился к ней на «ты», — и, хотя она и собиралась сказать об этом, в последний момент замялась и промолчала.

Осознание того, что Атьен ей нравится, сделало её непривычно робкой. Ей сделалось страшно что-то испортить и как-то разрушить те чувства, что начали хрупкой дымкой зарождаться внутри её сердца. Хотелось беречь их, а не выставлять наружу — даже перед ним.

Она так и шла, прислушиваясь к своему сердцу — которое билось непривычно быстро, — и вернулась в реальность, только услышав гул громких голосов.

Она замерла на пороге, этим неловко дёрнув ведущего её Атьена. Бросила на него обвиняющий и негодующий взгляд: опять он зачем-то привёл её в общий зал! Мало было вчерашнего вечера?

До этого момента Диэри была уверена, что либо его люди уже позавтракали и разошлись, либо он предлагал трапезу в другом помещении. Снова привести её сюда!

Упрямо нахмурившись, Атьен шагнул в залу, и ей пришлось последовать за ним.

«Ну уж ладно! — воинственно подумала она. — В этот раз я молчать не стану!»

Однако в этот раз Атьен прошёл не за общий стол — а за один из стоящих отдельно. Выдвинул стул для Диэри — так, что ей пришлось бы сидеть к отряду спиной.

К этому моменту их уже заметили. Оживлённый и громкий разговор заглох: в зале установилась неестественная тишина. Диэри казалось, что острые, злые, ненавидящие взгляды все устремлены на неё.

Расправив плечи, она сделала шаг, второй, с достоинством села на предложенный ей стул.

Атьен спокойно устроился напротив; тут же прибежал юркий мальчишка с тарелками горячих яичниц.

В зале всё ещё стояла тишина. Диэри порадовалась, что не видит лиц отряда, хотя, кажется,