– Я не мужиков ненавижу, – поправила я его, поворачиваясь набок. – Я людей таких презираю. И для себя уже давно решила, что лучше я буду одна, чем снова терпеть чьи-то измены и приказы. Одной спокойнее.

Он не ответил сразу. В темноте было слышно только его ровное дыхание. – Понятно, – наконец произнёс он, и в этом слове было что-то тяжёлое, что-то, что я не могла расшифровать.

– А ты, почему до сих пор один? – я тоже не удержалась от вопроса.

Денис тяжело вздохнул.

– Наверно потмоу, что не нашёл никого лучше тебя, – неожиданно искренне признался он.

Тишина снова сгустилась, но теперь она была другой, наэлектризованной его признанием. Он не нашёл никого лучше. От этих слов в груди что-то ёкнуло – глупая, предательская радость, которую я тут же попыталась задавить едким ответом.

– И что даже твоя начальница оказалась хуже меня? Не верю. Умная, успешная, свободная... Ты же почему-то предпочёл её тогда. Или она тебя сама бросила, вот ты и вспомнил о старой, проверенной?

Я ждала, что он взорвётся, огрызнётся, отвернётся. Но вместо этого он снова вздохнул, как человек, несущий неподъёмный груз. Потом услышала шорох – он повернулся набок.

В следующее мгновение его рука легла на мою талию, и он мягко притянул меня к себе. Я не успела даже вскрикнуть от неожиданности. Моя спина прижалась к его груди, его дыхание коснулось моего затылка. Всё во мне напряглось, застыло.

– Знаешь, Лер, – его тихий голос прозвучал рядом с ухом, – я уже много раз пожалел о том, что сделал. Не думаю, что ты сейчас сможешь сделать мне больнее своими выпадами, чем я сам себе уже сделал.

Эти слова обезоружили сильнее любой ярости. Вся моя язвительность сейчас показалась неуместной. Он не оправдывался, не перекладывал вину. Он просто признавал свою боль, свою ошибку. И в этой простой, горькой фразе было столько правды, что у меня перехватило дыхание.

Я лежала, не двигаясь, прижатая к нему, чувствуя на животе его горячую ладонь. Его тело было тёплым и твёрдым, а сердце билось ровно и гулко где-то у меня за спиной. В горле встал ком, а на глаза снова, к моему собственному раздражению, навернулись предательские слёзы.

Я не сказала ничего. Не могла. Что можно ответить на такое? Все мои упрёки, вся накопленная за пять лет горечь вдруг показались мелкими и незначительными перед этим тихим, исходящим от самого сердца признанием.

Глава 18

Я лежала, не двигаясь, прижатая спиной к его груди. Его рука лежала на моём животе, тяжёлая и горячая даже через ткань пижамы. Я чувствовала каждое движение его грудной клетки при вдохе и выдохе, слышала ровный, глухой стук его сердца у себя за спиной, невольно, расслабляясь в его объятиях. Напряжение, с которым я лежала, будто каменная, начало понемногу таять. Тепло его тела проникало сквозь ткань, согревая озябшую за этот долгий день.

Это было опасно. Так опасно. Потому что это тепло напоминало о том, чего мне так отчаянно не хватало все эти годы. Не просто секса, не страсти, а вот этого – чувства, что за твоей спиной есть стена. Что ты не одна.

Я сглотнула слёзы и, наконец, прошептала в темноту, сама удивляясь мягкости собственного голоса: – Жалеешь... Но ведь ничего уже не исправить, Денис.

Его рука чуть сжала мой бок, а губы коснулись моих волос. Просто лёгкое, едва заметное прикосновение, от которого по всему телу пробежала дрожь.

– Знаю, – его низкий глухой голос прозвучал над моим ухом. – Но я бы хотел попробовать всё сначала.

Я не стала ничего ему отвечать. Лишь осторожно положила свою руку поверх его, лежавшей на моём животе. Это был маленький, почти незначительный жест. Но в нём было больше смысла, чем во всех наших словах.

Он вздохнул глубже, и его пальцы переплелись с моими.

Мы так и заснули – в тишине, прижавшись друг к другу.

Утром прозвенел будильник. Собрались быстро и покатили в больницу к восьми, я старалась не смотреть ему в глаза.

Дорога до больницы тянулась медленно. Я сидела, сжав в кулаке телефон, и смотрела на проплывающие за окном улицы Тобольска. Каждый красный свет, каждая пробка казались личной издёвкой судьбы. Денис молчал, его профиль был напряжённым и сосредоточенным. Та тихая ночная близость, что была между нами, сейчас казалась просто сном.

Больница встретила нас стерильным запахом хлорки и тишиной, нарушаемой лишь гулкими шагами по длинным коридорам. Нас проводили в палату. Сердце колотилось где-то в горле, отчаянно стуча «он, не он, он, не он».

И вот он. Мужчина, лежащий на белой больничной койке. Фигура... Да, похож. Плечистый, как и Матвей. Но лицо... Господи, лицо. Оно было искажено страшными отёками, в сине-багровых пятнах, один глаз заплыл полностью. На щеке – свежие швы. Узнать в этом избитом, обезображенном лице черты моего брата было невозможно. Ещё и голова вся перебинтована.

Я замерла на пороге, чувствуя, как подкашиваются ноги. Денис молча подставил руку, давая опору, и я инстинктивно вцепилась в его локоть.

И тут мужчина повернул голову. И посмотрел на меня. Его единственный открытый глаз был пустым. В нём не было ни капли узнавания. Только отстранённое, чужое любопытство к незнакомым людям.

Меня будто обдали ледяной водой. Этот взгляд... он был чужим.

– У пациента посттравматическая ретроградная амнезия, – тихо пояснил подошедший врач. – Он не помнит своего имени, не помнит, что с ним случилось, не помнит последние несколько лет жизни. Память может вернуться со временем, а может, и нет.

«А может, и нет». Это было ужасно, но я тут же одёрнула себя: «главное, что живой».

Собрав всю свою волю в кулак, я сделала шаг вперёд и заставила себя говорить. – Здравствуйте... Меня зовут Лера. Лера Чернова.

Я смотрела на него, вглядывалась в этот единственный глаз, пытаясь найти хоть искру, тень воспоминания. Но он лишь хрипло, с усилием выдавил: – Я вас не знаю. Не помню никакую Леру.

От этих слов в груди заныло. Но я не сдавалась. – А маму помнишь? – голос снова предательски задрожал. – Анну Степановну? Она ведь тебя ждёт дома, плачет, похудела вся. И Катю помнишь? Мою дочку, твою племянницу? Она для тебя рисунок нарисовала.

Я лихорадочно открыла галерею на телефоне, пальцы скользили по экрану. Вот она, Катюша, смеётся во весь рот. Вот они вместе, он подбрасывает её высоко-высоко, а она визжит от восторга. – Смотри, вот вы с Катюшей! Ты же так её любил, «мышкой» своей называл. Обещал ей с вахты робота привезти, помнишь? Матвей, ты помнишь?

Я показывала ему фотографию за фотографией, мои слёзы текли по щекам, но я продолжала, словно заклинание, повторять его имя, имена наших близких. Я искала хоть малейшую реакцию. Сдвинутая бровь, дрогнувший уголок губ... что угодно!

Но его лицо оставалось каменным. Он смотрел на снимки, как на абстрактные картинки, не вызывающие в душе ни единого отклика.

Отчаявшись, я листала дальше. И нашла. – А Люду помнишь? – почти прошептала я сипло. – Твою девушку! Вы же пожениться хотели! Вот, смотри, вот вы вместе.

Я поднесла телефон прямо к его лицу. На экране – Матвей и Люда, обнявшись, улыбаются в камеру. Он смотрит на неё так, как смотрит только на любимую женщину.

Он медленно, будто через силу, перевёл взгляд с экрана на меня. В его единственном глазу что-то мелькнуло. Нет, он не узнал меня. Это было другое. Боль? Растерянность?

Он хрипло, отрывисто выдохнул, и его веки сомкнулись. Он просто отвернулся к стене, закончив разговор.

Врач тихо вздохнул. – Не надо его мучить. Ему нужен покой.

Я стояла, опустив руки, с телефоном, на котором застыло счастливое лицо моего брата. А в палате лежал чужой, избитый человек, для которого я, мама, Катя и Люда были просто пустым звуком.

Денис мягко, но настойчиво взял меня за плечи и повёл из палаты. Я не сопротивлялась. Во мне не осталось ни сил, ни надежды. Только ледяная, беспросветная пустота. Да, мы нашли его тело, но, кажется, потеряли его самого.