У него прекрасные, ярко-голубые глаза, которые в этот момент казались еще большее сочными, еще более счастливыми. Они были наполнены любовью и нежностью, восторгом и таким…безудержным желанием меня порадовать. Он ведь не сказал, куда мы едем. Он хотел устроить мне сюрприз, и любая другая на моем месте просто скакала бы вокруг от счастья, как горная коза по каменистым утесам — и это действительно понятно. Шикарный курорт, лучшее бунгало, потрясающий сервис, а виды?

Как же тут красиво…

И разве он мог знать? Что у его жены по поводу воды пунктик, похожий на незаживающую рану внутри воспаленного сознания. На нее ни заплатку не наложишь, мазь не намажешь. С ней не сделаешь ничего; порой наши травмы остаются с нами до конца наших дней, а если их нанесли родители? Так тем более…

Боже…

Как бы мне хотелось сейчас быть не собой…

Я закрываю лицо трясущимися руками, а его нежные ладони сжимают мои плечи. Дует теплый, соленый ветерок, а у меня соль не только снаружи, но и внутри…

Почему я такая?...

- Малыш, ты чего? - хрипло спрашивает он, оставляя ласковый, невесомый поцелуй на плече, - Что-то приснилось?

Киваю пару раз.

Рома медлит, дает мне немного времени.

- Хочешь рассказать?

Хочу ли я ему рассказать? Нет! Ни за что…

Он знает, что у меня в детстве все было непросто. Знает, что с отцом своим я связи не поддерживала никогда, а всегда держала максимально возможную дистанцию. Но он не знает деталей. Я не хотела ему рассказывать.

Никогда.

Это не про доверие момент; это не про отсутствие связи, близости, защищенности. В Роминых руках я всегда ощущала и ощущаю себя в максимальной безопасности, как будто в коконе нахожусь от всего мира. Но я не хочу ему рассказывать…

Во-первых, стыдно. Как бы это мелко ни звучало, но мне безумно стыдно за то, каким был мой отец. Каким ублюдком он на самом деле являлся! Особенно когда я вижу его отца и не вижу в нем ни капли того же уродства. Николай Петрович превосходный человек, и отец тоже очень хороший. У них с Ромой тонкая связь, доверие, полное принятие. Они вместе шутят о том, о чем понимают только они вдвоем. Разговаривают. Рома спрашивает его совета, а Николай Петрович с охотой ему помогает. И мое молчание, это…как своеобразный стыд за то, что в моей жизни такого никогда не было…

Во-вторых, я просто не знаю как сказать. Казалось бы, что может быть проще? Но слова не идут. Я их попросту забываю. Мне удалось кое-что рассказать ему, и этого уже много. Ни один в жизни человек не знает столько, сколько я вытолкнула из себя, насколько сильно я открылась Роме. Только мои братья, конечно, но они…не в счет. Они же были рядом, они сами все видели…

Поэтому я мотаю головой, прижимая простынь к обнаженной груди.

- Просто кошмар…сейчас все пройдет.

Рома на меня не давит. Мне кажется, что он знает, с чем связано мое состояние, хотя…скорее всего, это просто паранойя. Один из тех моментов, когда с тобой случается что-то плохое, а потом ты идешь по улице или сидишь в школе, и тебе чудится, будто бы все оборачиваются и смеются.

Лица их еще превращаются в оскалы…

Но его никогда не превращалась. И даже сейчас оно прекрасно…

Рома тянет меня на постель, обнимает. Крепко-крепко, и здесь так тепло, здесь так безопасно…

Будто бы ни один кошмар ко мне никогда больше не приблизится!

Его сердце мерно и тихо, но так сильно бьется! Как у бойца. Как у воина…

- Я буду здесь. Я буду рядом, моя девочка, - шепчет он хрипло, - Не бойся. Ни один кошмар к тебе и близко не подойдет…

На глазах выступают слезы. Здесь, на краю мира, в райском месте я чувствую себя такой счастливой! И не из-за роскоши или, собственно, райского места, а из-за него…

- В детстве… - вырывается еле слышное, - Мы с братьями гуляли в парке…Там был пруд. И отец с его компанией…

Руки Ромы напрягаются, дыхание становится прерывистей и суше. Я жмурюсь до боли в глазах и тянусь к нему ближе. Утыкаюсь носом в грудь, чтобы так продолжить свой рассказ. Мне кажется, что так он, возможно, ничего не услышит.

Но он слышит…

- Он знал, что я не умею плавать, и решил меня «научить», - тараторю, слова разбивает только ядовито сломанный смешок, - Там было что-то вроде пристани. Старой, железной хрени, откуда старшие всегда ныряли на спор. Отец потащил меня туда, а потом спихнул вниз. Когда я начала тонуть и пыталась вынырнуть, он толкал меня обратно длинной палкой. Меня вытащил наш соседи, но иногда мне кажется, что я все еще задыхаюсь, а вода вокруг…просто поглощает меня, пока эта гребаная палка снова и снова толкает меня в грудь.

Я замираю.

Рома молчит. Только его сердце бьется часто-часто. И глухо. Зло. А я не знаю, что хочу услышать...пока он не говорит:

- Надеюсь, в аду его жарят на всех возможных сковородках и копят везде, где только можно коптить ублюдков.

Из груди вырывается тихий смешок. Я роняю слезы ему на грудь, а когда он чуть отстраняется — поддаюсь.

Рома смотрит мне в глаза серьезно. А мне кажется, словно так он вытягивает из меня что-то...темное, затхлое. Похожее на ту самую воду, в которой я продолжала захлебываться, пока его не встретила...

- Я рядом, - повторяет еще тише, хрипотца в его голосе становится еще более тягучей и явной, - И не подпущу к тебе больше ничего из этого. И никакую воду не подпущу, все палки сломаю. Я рядом, Валерия Измайлова. И я всегда буду рядом с тобой...

Сейчас

Он больше не сказал ничего; он не заставил меня переживать это все снова. Мы не обсуждали, но он позволил всю боль вылить в сексе.

Это была не страсть. Это было...то, как строится близость. Один из тех, очень важных кирпичиков, когда вы впервые разговариваете о чем-то таком без слов, но с гораздо большим смыслом.

Его было действительно больше, чем во всех словах мира, и я заснула тогда и не видела больше кошмаров. С той ночи до последней, счастливой ночи рядом с ним...

На