– Моя дорогая, – сказал он, словно она могла услышать его через две комнаты.

– Да? – отозвался голос у его ног. – Алекс?

Он опустил взгляд, и снова увидел ее – Элизу, только на этот раз на ней было бледно-зеленое платье и высокий парик без вуали. Лицо ее было заметно розовее, словно она танцевала несколько часов подряд.

Он снова поднял взгляд. И лишь теперь понял, что первая Элиза была портретом кисти Ральфа Эрла.

«Мне повезет прожить с ней всю мою оставшуюся жизнь», – подумал он с изумлением. Он и не подозревал, что жизнь может быть настолько полной. А затем, опустив взгляд на свою жену из плоти и крови, он подумал: «Это прекрасное создание будет рядом со мной до конца моих дней. Ни один портрет не может с ней сравниться».

Его жена заключила его в объятия, и он обнял ее в ответ. «У меня будет и настоящая Элиза, и ее портрет, – сказал он себе. – Мир не видывал более счастливого человека».

– Моя дорогая, – сказал он, глядя прямо в ее прекрасные карие глаза, глаза, околдовавшие его с самой их первой встречи. – Это совершенство. И я так сожалею…

– Тише, – шепнула Элиза. – Достаточно того, чтобы ты иногда приходил домой к ужину.

Он смутно понимал, что в комнате вокруг них полно людей, их гостей, именитых граждан, самых важных жителей Нью-Йорка, но для Алекса существовало лишь одно лицо, один человек, самый важный для него. Он отвел ее в тихий уголок.

– Я хочу сосредоточиться на увеличении нашей семьи, – шепнул он, склонившись к самому ее уху. – Думаю, сейчас самое время всерьез взяться за дело.

Элиза мило покраснела.

– Это и мое заветное желание, – ответила она, тая в его руках.

Тогда он поцеловал ее, ведь ему просто необходимо было ощутить вкус ее губ, и ничего не желал он больше, чем остаться с ней вдвоем и приложить все силы и старания для воплощения в жизнь этого заманчивого проекта.

Они все еще целовались, когда их прервал голос, заглушивший шум толпы. Гамильтоны неохотно оторвались друг от друга.

– Так, а вот и он. Герой дня. Или правильнее сказать, предатель дня?

Алекс обернулся, когда толпа, расступаясь, словно волны Красного моря, пропускала не Моисея, а фараона, точнее сказать, тучную, затянутую в золотой костюм фигуру губернатора Клинтона.

– Что ж, надеюсь, вы гордитесь собой, молодой человек, – процедил губернатор. – Вы, служивший правой рукой самому генералу Вашингтону! Помогаете и несете утешение врагу! Вам повезло, что я не приказал вздернуть вас на виселице. Но я прослежу за тем, чтобы вы больше никогда не смогли работать адвокатом в штате Нью-Йорк, даже если это будет последним, что я сделаю.

Алекс, онемев, стоял перед ним. После всех невзгод этого дня, после того как позаботился о беспомощной Кэролайн, после того как бежал домой, после всех поздравлений, криков и объятий, после того как увидел портрет Элизы. Элиза…

Он повернулся к жене и схватил ее за руку.

– Всегда прятался за женскими юбками, – издевательски заявил Клинтон. – Вот что напишут в учебниках истории об Александре Гамильтоне, если вообще возьмут на себя труд написать о нем. Сперва он использует бедственное положение глупой трактирщицы, чтобы продвигать свои лоялистские идеи, а затем бежит домой, к жене, чья фамилия намного более выдающаяся, чем его когда-либо станет. Я думаю, что Филипп Скайлер тоже будет не в восторге, узнав о том, что за человека ты выбрала себе в мужья, – прямо обратился он к Элизе.

Алекс хотел было ответить ему, но губы его не слушались. Губернатор Клинтон весь светился и вспыхивал, как огонь на ветру, угрожая спалить его дом, но после целого дня дебатов в суде, увенчавшихся блестящей заключительной речью, которая, по словам присутствующих, заставила людей плакать и аплодировать стоя, Алекс понял, что не может придумать ни одного слова, чтобы заткнуть этого мерзкого борова.

К счастью, ему и не пришлось.

– Так, Джордж Клинтон! – произнесла Элиза не столько сердито, сколько насмешливо и уничижительно. – Мой отец считал вас другом, ну, или хотя бы коллегой, более тридцати лет. И он точно будет не в восторге, если узнает о том, как вы позволяете себе разговаривать с его дочерью!

Губернатор Клинтон усмехнулся.

– Приношу вам свои самые искренние извинения, миссис Гамильтон, – заявил он самым неискренним тоном из всех, что Алекс когда-либо слышал.

– О, закройте свою пасть, вы, отвратительная жаба, – сказала Элиза безо всякой злости, скорее, с безразличием, словно Клинтон не стоил ее внимания. – Мне, как, впрочем, и моему мужу, глубоко безразлично, что вы о нас думаете. А теперь послушайте меня. Этот человек, которого я держу за руку и чье кольцо ношу на пальце, не раз рисковал жизнью ради своей страны, и называть его предателем – это не просто смешно, это само по себе худшее предательство. Соединенные Штаты Америки – не то, чего хотите вы, сэр, – продолжила она. – Как, впрочем, и не то, чего хочу я, Алекс или любой другой человек в этой комнате. Это общее пространство и общая мечта, и только тогда, когда мы научимся понимать, что разные точки зрения дают нам огромную силу, раскроется весь потенциал нашего уникального, единого взаимопонимания, и мы сможем отдать долг храбрым мужчинам – да и женщинам, – которые сражались за нашу свободу. И пока вы не уложите все это в своей пустой голове, я попрошу вас не открывать рта – а лучше набить его едой, ведь, откровенно говоря, едок из вас намного лучший, чем оратор.

Потрясенное молчание затопило комнату. Затем из парадной гостиной донеслось дребезжащее хихиканье. Толпа обернулась и увидела, что Петер Стёйвесант хохочет так сильно, что деревянная нога стучит по полу.

– О, великие звезды! Я целую вечность не видел ничего лучше! – И он снова радостно расхохотался.

Спустя пару мгновений весь дом сотрясался от смеха. Униженный Джордж Клинтон уполз, поджав хвост, впрочем, недалеко, вскоре обнаружившись у стола с закусками, где он по совету Элизы набивал рот едой.

Алекс повернулся к жене.

– А еще говорят, что я оратор.

– И будут говорить еще сотню лет, и даже больше, если я хоть что-то в этом понимаю, – заявила Элиза. Ее лицо сияло любовью и гордостью. – Ты победил, Алекс! Ты победил!

– Ну, на самом деле, это был компромисс, – честно признался Алекс. – Здание на Бакстер-стрит