Доктор Герцвайль замирает в дверях, сквозь стекло смотрового окошка смутно белеют его пальцы.

— Кажется, я понял. Голосовые записи из наших приложений предназначены исключительно для машинного обучения и анализа. Сейчас ты нарушаешь наш пользовательский договор.

— Они согласились с условиями. Это приложение всё время слушает. Так и работает голосовой поиск.

Доктор Герцвайль воздевает руки.

— Миллиарды терабайт записей, а ты обнаружил только одну, где… что? А? Что…

— Тэд, это насилие над детьми!

Я вскидываюсь из кресла и шагаю к нему, грудь и живот ноют ещё с прошлой недели.

— Там мучают ребёнка. Его избивают кулаками, говорят... его же могут убить! Это корпоративное прослушивание и зачем мы это делаем, как не для того…

— Удали это. Похорони. Выкинь из головы. И иди на совещание. Сейчас же!

Чей-то крик. Гляжу на свои руки. Кровь. Вытаскиваю из костяшек кулака стеклянные осколки и ещё больше их бренчит под ногами. Доктора Герцвайля в комнате нет.

— В Линкольн-парк, прямо по Кеннеди[29]. Я из Чикаго, так что знаю, куда надо.

— Ясно, сэр, Линкольн-парк. Сейчас отвезём, без проблем.

Таксист заводит машину и мы мягко, как на облаке, выплываем из О'Хара и вливаемся в полуночный дорожный траффик. Над магистралью стаей железобетонных чудищ маячат небоскрёбы, — я это знаю, но дождь и сумрак мешают мне самому увидеть истину.

В ухе жужжит зуммер. Отвечаю на звонок и тут же об этом жалею.

— Ты ведь в Чикаго, так что лучше будет, если приедешь повидаться со мной, — верещит моя мать.

Нащупываю кнопку выключения. Да как, к чёрту, она догадалась?

— Ты же знаешь, я жду. В духовке греется ужин, а отец ждёт тебя завтра на обед в честь Дня Благодарения!

— Мам, я занят. И скоро обратный рейс в Сан-Франциско, поэтому — нет.

— Почему ты больше не разговариваешь с отцом? — шуршит она в наушнике.

— Просто желания нет…

— Джеральд, ты разбиваешь нам сердце, — её голос обрывается.

Водитель включает музыку — как по бочке забарабанили, и выруливает прямо на выезд из Дайверси[30].

— Давай заканчивать с этим!

— Не ори! За что ты нас ненавидишь? Мы кормили тебя, учили. Восемнадцать лет растили тебя с пристойным воспитанием и моралью!

— Шестнадцать. Я рано покинул дом. Помнишь, мам?

— Ты у нас в долгу, мерзкий маленький паршивец. Ты ни черта не добился бы, не утирай мы тебе сопли и не наставляй на путь…

— Давайте по Фуллертону!

Такси сворачивает перед самой разделительной полосой и мы вылетаем с выезда прямо на жёлтый свет.

— Мам, сейчас не время…

— Без нас ты ничего бы не добился. Ты же ничтожество, дерьма кусок. Что, думаешь, ты настолько хорош, верно? Подрабатываешь у этого докторишки? Мы можем отнять у тебя это, когда пожелаем. Так что тащи свою задницу сюда, молодой человек, а иначе мы ещё немножко покалякаем с Тедди Герцвайлем.

Связь обрывается и я начинаю тыкать в телефон.

— Алло?

Голос старика звучит дружелюбно, знакомо и чересчур спокойно.

— Кто это?

— Джерри? Это доктор Герцвайль. Я переживаю за тебя, молодой человек.

— Я...

— Возвращайся назад, тебе куда безопаснее будет в нашей маленькой башне из слоновой кости. Извини, что я поговорил с твоими родителями, но ты меня вынудил.

— Док…

— Скоро увидимся.

На линии захрипело.

— Чтобы прослушать это сообщение ещё раз…

Я потёр сложенный розовый стикер в кармане. Наконец-то я его раздобыл. Ну да, пришлось солгать кабельной компании. Сказать им, что я коп. Не имеет значения. Теперь просто небольшая заминка, а потом можно будет возвращаться к работе в Маунтин-Вью[31].

Опять включаю звук в наушниках и поплотнее скрещиваю руки на груди. На свете так много насилия, что временами мне хочется стать кем-нибудь другим, в другом городе, на другой планете, под другим именем.

Леденящий чикагский ветер лижет мои ноги, прорвавшись сквозь штаны. Глупо было не брать куртку, но кто их носит в Калифорнии? Я в Чикаго последний раз. Тут слишком уж многовато плохих воспоминаний.

Протискиваюсь в дверь полицейского участка. Жарко. Сухой воздух опаляет горло.

— Да сэр. — щурится на меня женщина-полицейский.

Я шлёпаю стикер на высокую конторку.

— По этому адресу мучают маленького мальчика. Вам нужно с этим что-нибудь сделать. Родители угрожают его убить. Меня здесь никогда не было.

Делаю шаг назад.

Женщина поднимается, меня останавливает её голос, похожий на бабушкин.

— Одну минуту, сэр.

Стучу по запястью.

— Простите, пора на самолёт! Свою часть работы я выполнил. Теперь вы выполните свою. Маленький мальчик ждёт.

— Сэр!

Поворачиваюсь и врезаюсь лбом в этакую бочку, увенчанную трикотажной шапочкой.

— О, простите.

Шагаю вправо и он туда же. Усмехаюсь, двигаюсь влево и он опять преграждает дорогу.

— Извините!

Рядом возникает женщина, зажимающая между двух радужных ногтей розовую записку.

— Как вы получили эту информацию, сэр? Вы получили её легально?

— Просто забудьте, что я здесь был!

Отталкиваю бочку от себя. Перед глазами появляется дверь выхода.

В шею вцепляются мясистые пальцы и разворачивают меня обратно.

— Я знаю свои права! Вы не можете арестовать меня без очевидного…

Бочка прижимает палец к уху.

— Больничный халат, окровавленная рука, чёрные волосы, голубые глаза? Ну да, ваш шизик здесь, у нас. Вы за ним придёте или как?

По ногам хлещет ветер. Так холодно. Я гляжу вниз. На правой руке — запёкшаяся кровь. Бело-голубой больничный халат хлопает над коленями. Что за чёрт?

Полицейская бабуля суёт стикер мне под нос.

— Норт-Диверси, 2536. Это ведь твой адрес? Там ты живешь вместе с родителями?

Я пялюсь на записку. Диверси, 2536. Там живут мои родители.

— Синяки. Он весь в синяках, — говорит кто-то у меня за спиной.

— А, да, все эти синяки и порезы? Может, даже сломанное ребро?

Бочка вздёргивает бровь.

— Сам проделал это с собой? Хорошо. Несовершеннолетний? Порядок. За ним явится его папаша. Ясно. Тут он и будет.

По спине проносится холодок и колени подгибаются. Мой папаша? Нет!

Джордж Доннелли пишет в жанрах космической оперы, роботоапокалипсиса и антиутопических научно-фантастических сериалов. Бунтарь и неисправимый идеалист, он равно верит и в права человека, и в частые обнимашки перед сном. Получайте каждый месяц новый бесплатный рассказ на GeorgeDonnelly.com.

Перевод: Sebastian

Гриффин Кармайкл

Запоздалые гости

[хоррор]

«Сладость или гадость» — это жутко мило. Особенно у малявок, которые едва ходят или лежат у матери на руках, зато все наряжены клоунами или тыквочками. В наши дни они чаще всего держатся большими группами: из-за закидонов, которые выкидывают некоторые люди.

Как говорится, много