Монстры ублюдочные. У нас была своя жизнь. Не эта. Прежде.

Зелёные лужайки, детский гомон, ваза с фруктами на столе и летучки перед работой. Тогда я что-то делал — важную работу. Я управлял тысячами людей и ворочал миллионами.

Нужно расчистить путь. Пинком откидываю с дороги сгнившую печень и занимаю пост спиной к ним. Я погибну на этом последнем рубеже. Погибну, но не позволю…

О нет.

Теперь я похож на животное, не так уж сильно отличающееся от этих тварей, созданных корпорацией, которую сам и основал. Из источника всего моего успеха она превратилась в рассадник гниющего дерьма, с когтями-бритвами и вечно клацающими зубами, алчущими сожрать меня и моих близких. И всё потому, что я доверился не тому, кому следовало.

И с севера, и с юга шуршат и скрежещут бестии. Впереди, между нами и озером Мичиган на востоке, скопище проржавевших машин, а центр Чикаго, которым я когда-то любовался с семьдесят шестого этажа, теперь представляет собой котёл с копошащимися вонючими голодными полчищами.

Позади...

О нет.

Из-за угла, между взорванным автобусом и обгоревшим дочерна хэтчбеком, вылезла тварь.

— Да когда вы отвяжетесь! Что ещё хотите у меня отнять? Что вам ещё надо?

Новая волна хлынула на джип и «Теслу», которые я поставил через дорогу в качестве заграждения. Рты скалятся, глаза без век, развеваются лохмотья, вымазанные подтекающей плотью. Вонь удушливых испарений забивает мне нос. Сердце колотится в горле, а рот пересох.

Это началось в тот самый день, когда мы с Марией летели на бизнес-джете «Гольфстрим» в Париж, а я мог думать лишь о ней. В критический момент горло у меня перехватило, а язык одеревенел.

Но она ответила «Да», ещё раньше, чем я сумел выдавить хоть слово. Такова Мария. Понимала, чего я хочу, прежде, чем это выражалось словами. Идеальная команда. Вот чем мы были.

Уйма паршивых ублюдков выворачивает с юга, из-за угла Мичиган-авеню и резво ковыляет прямиком ко мне. К ним приближается маленькая группка с севера.

Надо расчистить путь. Поворачиваюсь. Но...

О нет.

Срываю с пояса детонатор, скручиваю его и готовлюсь воткнуть углеродистую сталь в гнездо зажигания.

Мария и Джош прячутся за моей спиной, скрипя и хрустя пластиковыми штормовками.

— Просто чуть постойте. Просто чуть подождите!

Полчища встречаются и сливаются в единую кусачую и визжащую массу, пялящуюся на меня выпученными глазами, голодную, алчущую, в своих гнусных мыслях уже пожирающую меня.

Первые из них перешли линию. У меня дёрнулась было рука: грязная, ногти нестрижены, почти как у тварей. Стоять, чувак. Стоять, если и бывает время проявить терпение, так прямо сейчас.

За спиной простонала Мария. Я чувствовал их страх, хотя и…

Хлопаю в ладоши один-единственный раз: последние аплодисменты, которыми могу одарить этот мир, не только в благодарность за беззаветную любовь Марии, но ещё и в скупом восхищении той изощрённой бездной безнадёжности, что преследует меня на каждом шагу.

Линия гранат взрывается единым махом, ударная волна взмётывает в воздух куски тел и кровь, словно брызги океанского прибоя, снося всё впереди, очищая и торя путь новой жизни.

Затем летит шрапнель, пронзая гнилую плоть, отскакивая от железобетонного небоскрёба и увязая в плавящемся августовском асфальте.

Вытаскиваю из заднего кармана носовой платок и стираю с себя останки тварей..

Вдалеке, словно гроза, рокочут ещё твари. Скоро они будут здесь, а у меня уже не осталось ничего, кроме пистолета «Глок-23» и полдюжины патронов, которые мы сняли с гниющего копа.

Мир обретает невероятную чёткость. Воздух проясняется и каждый мой вдох тянется целую вечность.

Настало время решать.

«Вам придётся выбирать. Мы можем спасти или мать, или ребёнка. Но не обоих вместе».

Слова доктора полыхали в моём разуме погребальными кострами, что устраивали в городах после вспышки эпидемии. Но даже то решение нельзя сравнить с теперешним. Тогда хотя бы одного из двух мне гарантировали спасти. А сейчас... я поворачиваюсь.

О нет.

Там снова скопились полчища, теперь ещё сильнее изголодавшихся, бегущие к нам, лязгая зубами и вытянув лапы.

Мария и Джош — всё, что у меня есть. Но сейчас по-другому. Теперь дело во мне. Я не могу... не хочу... Не в одиночку. Без...

Меня захлёстывает желание, чтобы наступил конец света. Опять. На сей раз и для меня тоже.

А если осталось что-то ещё? А если я буду нужен? Что, если можно немного оттянуть это?

Оглядываюсь.

Джош двигается, будто при замедленной съёмке, глаза побелели, светло-голубая толстовка с капюшоном пропитано кровью.

Рядом с ним лежит Мария, её утроба прикипела к раскалённому бетону, а запах... Я не должен забыть этот запах. Это всё, что мне остаётся.

Выжигаю в разуме этот образ. Я жажду запомнить цену провала. Единственное, что важно — это цена моего промаха. Я жажду мучений. Боли, которая никогда не угаснет.

Потому что я был их героем. И я подвёл их.

В руке дёргается «Глок». Впускаю к мозгу Джоша безжалостный летний воздух. То же самое делаю и с Марией.

Затем перешагиваю через них и иду дальше.

Джордж Доннелли пишет в жанрах космической оперы, роботоапокалипсиса и антиутопических научно-фантастических сериалов. Бунтарь и неисправимый идеалист, он равно верит и в права человека, и в крепкие обнимашки перед сном. Получайте новый бесплатный рассказ ежемесячно на GeorgeDonnelly.com.

Перевод: Sebastian

Джон Д. Оттини

Монстры на каждом углу

[хоррор]

Я заканчиваю гримироваться и выглядываю из окна спальни на улицу. Это ночь Хэллоуина, а местные упыри и призраки ещё только-только начали выползать из домов.

Слышу тихий стук, дверь моей спальни открывается.

— Привет, пап. Что случилось?

Отец внимательно смотрит на меня и произносит: — А не чересчур ли ты взрослый, чтобы клянчить конфеты?

— Вообще-то я готовлюсь к хэллоуинской вечеринке Джонни Финна. Я же говорил маме на прошлой неделе.

Отцовское лицо выдаёт мне, что это для него новость.

— Ну ладно, мы с твоей мамой собрались провести мини-каникулы в Нью-Йорке и Кеннеди предложили приглядывать за тобой, пока мы отсутствуем.

— Пап, мне пятнадцать лет! Не обязательно, чтобы за мной кто-то приглядывал.

Особенно мистер Кеннеди.

— У нас будет на душе легче, если за тобой присмотрят Кеннеди, а, кроме того, ты не настолько взрослый, как считаешь.

— Да ладно, пап. Ты сам-то в шестнадцать лет пошёл в армию.

— Это другое дело.

— И чем оно другое?

— Тем, что времена были другие, сынок.

— Другие времена?

— Когда мне было столько же лет, как тебе, криминальная обстановка ещё не выросла