Мозг постепенно расслаблялся, мысли замедлялись. Дома он включит порно… прием в больнице пошел не по плану, что-то в этом духе… а завтра заговорит с медсестрой. Не только об эпилепсии Либора или запорах Гектора.

Петр поплыл. Вот-вот поймает волну, настроится на частоту сна и будет дрыхнуть до шести. Проснувшись, поможет ребятам переодеться и почистить зубы, выдаст лекарства, поменяет обоссанные постели и напишет отчет о прошедшей ночи. Ни слова про то, что машинка, заканчивая стирку, кричит, как человек в шахте.

Придет сменщик… наступят лучшие времена…

Снаружи перебравший с пивом и ликерами гуляка оросил улицу содержимым желудка. Древние фасады бесстрастно отразили характерный звук.

Станция «сон» увязла в помехах. Петр вздохнул, открывая глаза. В простенке между световыми прямоугольниками окон кто-то стоял. Петр сел на матрасе.

– Гек?

Зачем, черт подери, ты спрашиваешь? Ты прекрасно знаешь, что ни Гек, ни другие ребята не могли пройти мимо тебя бесшумно. Их выдадут напольное покрытие и нарушенная координация. И ты хоть раз видел, чтобы Гек, стремящийся поскорее принять горизонтальное положение и покачаться по дивану, вот так стоял в темноте?

Как призрак.

Петр ответил внутреннему голосу нервной гримасой. Его подводит зрение, в отличие от слуха, его зрение портится с годами. Это обычное пятно. Или днем родители Либора притащили очередную великанскую игрушку, а Петр не заметил пополнения в плюшевом зверинце.

Но ты вспомнил яму под липой на участке дяди Томаша, не так ли?

Петр приподнялся.

Это не пятно и не игрушка. Это человек у простенка. Подопечный.

– Иди спать, – прошептал Петр. – Тебе приснится Золушка.

Резиновый мячик покатился по ковру и ткнулся в матрас.

– Не время для футбола.

Сквозь стекла в пансионат проникал саундтрек столицы, кочующая улицами музыка, пьяные выкрики. Туристы слонялись по центру, наливаясь «Бехеровкой» и поддельным абсентом, из кабака в кабак, из клуба в клуб. Петр завязал с алкоголем в двадцать первом, был чист от наркотиков уже десять лет. Но когда тень отделилась от стены, его посетило омерзительное дежавю: галлюцинация под дозой, одурманенный мозг, порождающий демонов. И кое-что хуже героина и крэка. Яма.

Да.

Могила.

Ты помнишь.

Гроб в черноземной размазне.

Дремоту как ветром сдуло. Петр схватил телефон и, не тратя времени на поиск фонарика, подсветил экраном ночного визитера.

«Только не снова. Я избавился от ящика, я тебе больше не сторож».

Тень скользнула под стол. Прежде чем это случилось, Петр увидел.

В гостиной вместе с ним был уродец из ящика. Седые пряди, перекрученные руки, слепая морщинистая морда обезьяны. Черные пятна ползли по грязной шкуре, будто колонии муравьев.

Петр вскочил на ноги. Стокилограммовый социальный работник, проводящий выходные в тренажерном зале, он трясся, как дитя.

Он снова был двадцатилетним, и Прага тонула, мусор сплавлялся по бурлящей Влтаве, набережная Сметаны канула под воду, а дедушка не отвечал на звонки. А потом – лопата, вычерпывающая комья грязи, сапоги, увязающие в болоте, дом, который дед называл «домом Томаша», хотя его старший брат покончил с собой давным-давно. И рухнувшая липа. И гроб под корневищем, напоминающим многопалую лапу.

«Представь, что это бомба, – сказал дед в две тысячи втором. – И веди себя с ним так, словно это бомба».

Дрожащими пальцами Петр включил фонарик. Он пытался мыслить рационально. Он работник пансионата, а не псих, и, невзирая на кошмары, терзавшие его в прошлом, невзирая на слова деда и на рассказ немца по фамилии Рихтер, – рассказ, в который он, господи помоги, поверил! – невзирая на все это, Петр избавился от фамильного безумия в две тысячи тринадцатом.

Это больше не принадлежит моей семье…

Луч перемешивал тьму, как черное тесто для гробовых хлебов.

Семьи нет, родители мертвы, и род прервется на мне…

Петр, смелея, пересек комнату. Альбомы, шахматы и фломастеры ожидали вялых пальцев пациентов. Он сел на корточки и посветил под стол, на комок салфетки и затерявшийся маркер. Выдохнул, положил телефон возле шахматной доски и накрыл пылающие щеки ладонями. В глотке словно жуки скреблись.

Передохнув минуту, он встал, отстегнул сетку из канатов и отворил окно, впуская в комнату прохладу и уличный гам. Высунулся по плечи из оконного проема. Внизу сновали люди: Старый город пустел лишь под утро. Шуршали колесики чемоданов. Плелись контуженные гуляки в одинаковых футболках с надписями «Прага 2024». В окне противоположной гостиницы женщина в вечернем платье вынимала из мочек серьги. Под ней в витрине магазина застыли безликие манекены. Черный пластик отражал свет ламп.

«Эй вы, у меня тут привидение!»

Петр покачал головой. Чего только не привидится спросонку. Тьма, плохое зрение, нервы, и, говорят, наркоманы бывшими не бывают.

Вот как все вышло. Два старика, члены какой-то тоталитарной клоунской секты, промыли мозги впечатлительному юноше, сумели убедить, что в саду под упавшей липой закопано чистое зло, – один из стариков приходился юноше родным дедом, что вдвойне изуверски! Они сказали, болотная мумия – это дьявол, а дурак развесил уши, но сны и намеки, складывающиеся из теней, были последствием стариковской болтовни, а не чем-то мистическим. Они, эти проклятые старики, исковеркали жизнь дураку, ведь без наркотиков и алкоголя дурак не смог бы нести вахту в доме Томаша, охранять свое сумасшествие, воплощенное в жуткой куколке там, под землей. Да, все было именно так, но теперь дурак стал взрослым, старики умерли, мумия, пропади она пропадом, пылится где-то далеко и никому не причиняет вреда, как и любая другая мумия в этом мире, неважно, есть ли на ней обруч или нет.

«Надо же, – раздумывал Петр. – Сны наяву, парейдолия – формирование иллюзорных образов на основе реальных объектов…»

В свое время он много об этом прочел, нужно было убедить себя, что он поступил правильно, выкопав ящик – вскрыв психологический нарыв. Не до конца проснувшись, Петр вообразил мумию и испугался, как ребенок. Ничем не лучше Либора, пререкающегося с отражением в зеркале.

Петр закрыл окно и карабином пристегнул сетку к специальному кольцу. Прикинул, снова лечь на матрас или сварганить кофе. Взгляд прошил гостиную, кухонную зону и утонул в дверном проеме. Дальше были продуктовый склад и два туалета. Лампочка в туалете для подопечных горела круглосуточно, и полоса белого света рассекала по диагонали паркет. По коридору кто-то шел.

Кто-то? Ха-ха. Топать так громко может или слон, или Гектор, мужчина с разумом младенца и походкой Бориса Карлоффа в «Франкенштейне». На кого ты поставишь?

Босые пятки шлепали о половицы. Сейчас он появится в дверях, дезориентированный