Глубокой ночью, когда угли уже тлели багровыми глазами, а патефон давно умолк, его разбудил лёгкий толчок в бок.

— Зайди в дом. Ночью на улице прохладно, простудишься, — стоявший над ним Лоренц был лишь тёмным силуэтом на фоне звёзд.

Марта неподалёку сгребала объедки в ведро для свиней, её очертания колебались в дымном мареве.

— Я никогда не спал под открытым небом, — признался Улисс, глядя на звёзды.

— В городе небось и прилечь-то негде — патруль заберёт, — бросила Марта.

— Механический патруль к нам не заходит, — вдруг, сам не зная почему, сказал Улисс. — Небесный Утёс охраняют люди.

Повисла густая, внезапная тишина. Угли на кострище с тихим шипом дотлевали. Лоренц медленно достал трубку, раскурил её. Яркая точка огня вспыхнула и погасла. Дым вырвался кольцом, повис петлёй.

Он набрал дыхание в лёгкие, чтобы что-то сказать, но не успел. В эту самую секунду ночь разрезал звук. Чужеродный и противоестественный. Это было нечто среднее между сухим, безжизненным лязгом шестерёнок и предсмертным, полным ужаса хрипом раненого зверя.

Все взоры резко метнулись к краю деревни. Оттуда, из-за крайних домов, из мрака, не отражая лунного света, медленно, неотвратимо двигались низкие, угловатые фигуры.

Глава 8. Бешеные псы

Не собаки.

Уже давно не собаки.

Гибриды плоти и металла, с вылезшими наружу гидравлическими жилами… с клыками из заточенных болтов. Их глаза — красные стеклянные линзы, потрескавшиеся и мутные, лишённые всякого смысла, кроме слепой агрессии. Из открытых пастей капала не слюна, а маслянистая жидкость.

— Одичавшие из Угольного брюха... — трубка Лоренца с тихим щелчком выпала из пальцев. — Голодные…

Улисс узнал их. В Угольном брюхе таких выпускали стаями — для зачистки бунтовщиков и «санитарных рейдов». Но эти... эти были другими — с облезлой шкурой, со свисающими клочьями проводов, голодными и доведёнными до скрежещущего безумия.

Ещё до того, как Лоренц отдал первую команду, из мрака между домами выросли запыхавшиеся фигуры. Впереди был Ян, его обычно беззаботное лицо искажено не страхом, но холодной решимостью.

— С севера, со стороны старой мельницы! — его голос, хриплый от бега, долетел до костра раньше него самого. За его спиной копошились несколько мужиков, нагруженных оружием.

— Марта, буди остальных! Ян, ко мне! — рёв Лоренца взорвался, как гром, подхватывая и усиливая их тревогу. Он уже не смотрел на тварей — он оценивал дистанцию, искал слабые точки.

Марта, не раздумывая, начала бить железной кружкой по ведру, её голос, дикий и пронзительный, выл как сирена. В окнах домов, один за другим, зажигались огни, как отзывчивые маяки тревоги.

Из домов, молча и стремительно, как тени, высыпали деревенские. Их лица были напряжены до предела, но не испуганы — в их движениях читалась привычная, отточенная опасностью слаженность. Видно было, что это не первая их атака.

Кто-то из мужчин вытаскивал из домов топоры, кто-то тащил самодельные молоты с громоздкими пружинными механизмами, готовые размозжить любую броню.

Сам Лоренц привычным движением уже засыпал рубленый свинец в короткоствольную ручную мортиру. Его взгляд был намного твёрже этого мягкого свинца.

Улиссу он швырнул револьвер с гравировкой "На добрую память". — Целься в суставы. В голове у них только броня да бредовые импульсы.

Раздался треск — первый пёс врезался в курятник. Деревянные доски разлетелись, как бумажные. Перья взметнулись и на секунду Улиссу показалось, что он видит среди них что-то лишнее... Что-то розовое и мокрое...

Ладони Улисса скользили по потной рукояти револьвера. Первый выстрел оглушил его — пуля оставила лишь вмятину на латунном корпусе, но пёс взвыл, развернув к нему морду, где вместо языка шевелился стальной тросик.

— В суставы, чёрт возьми! — Лоренц точным выстрелом разнёс колено другому псу. Тот рухнул, издавая пронзительный шипящий звук, но тут же, скрежеща исковерканной гидравликой, попытался подняться.

Из-за угла мелькнула Лира, волоча за собой младшего брата. Её пальцы впились в его руку так, что побелели костяшки.

— В дом! Сейчас же! — рявкнул Лоренц, перезаряжая мортиру.

Но рычащий кошмар уже преградил детям путь. Этот пёс явно побывал в боях — одна линза глаза была разбита, из пасти торчали сломанные шестерни. Его рык перешёл в пронзительный, режущий уши визг перегретого парового клапана.

И в тот миг, когда он бросился, Улисс увидел, как в тусклом красном свете уцелевшего механического глаза отражается перекошенное от чистого, животного ужаса лицо девочки.

Его тело среагировало само — он рванул вперёд, сбивая обоих детей на землю и прикрывая их собой.

Пёс навалился всем весом.

Улисс удерживал морду левой рукой, чувствуя, как бинты размокают от крови. Правой бил револьвером по уцелевшему глазу.

Раз!

Другой!

Третий!

Стекло треснуло, из глубин донеслось бешеное шипение...

Раздался оглушительный хлопок — Лоренц выстрелил почти в упор.

Пёс дёрнулся, из его брюха повалил густой пар.

Механизм затрепетал, как подстреленная птица, затем рухнул на землю, дёргаясь в предсмертных конвульсиях.

Лира быстро поднялась, её огромные глаза блестели в темноте, глядя на залитую кровью руку Улисса:

— Ты истекаешь кровью...

— Не важно! — Улисс оглянулся.

Деревня превратилась в ад.

Брант-старший, могучий, как медведь, с окровавленным двуручным молотом, крушил псов с методичностью мясника. Его удары были точны — он бил чётко в места соединений. Один пёс уже лежал с размозжённым гидравлическим хребтом.

Марта, стоя на крыльце, отстреливалась из самодельного ружья, собранного из обрезка трубы парового котла. Каждый её выстрел оставлял едкий серный шлейф и оглушительную громкость.

И вдруг... наступила тишина.

Несколько уцелевших псов, с дымящимися ранами, отступили в лес. Их вой постепенно растворялся вдали, словно уходящий поезд.

Дым рассеялся, обнажив страшную картину.

У старого забора, в луже масла и крови, лежал седовласый старик. Его руки, покрытые татуировками мастерового, всё ещё сжимали нож с гравировкой «От Цеха №7». Лезвие было погнуто — он успел повредить одного из псов перед тем, как тот добрался до него.

Лоренц медленно опустился на колени, он дрогнул, закрывая старику остекленевшие глаза.

— Второй за этот год... — прошептал он.

Они шли через спящий лес, где корни вековых дубов сплетались в подземные капканы, невидимые в темноте. Лоренц, Ян и Улисс. Каждый вдох оставлял на зубах привкус болотной гнили и медной окиси.

Лоренц молча освещал дорогу лампой, тени прыгали и искривлялись на стволах! Тело старика, завернутое в брезент, мерно покачивалось на плечах Яна. Он шагал, стиснув зубы, его худые руки побелели от напряжения.

— Куда... мы идём? — Улисс в темноте споткнулся о скользкий корень, ледяная вода хлюпнула в дырявый сапог.

Лоренц не обернулся. Его спина, прямая как штык, отбрасывала неестественно длинную тень среди мха:

— В место, где вода съедает даже память.

Топь открылась внезапно — чёрное зеркало воды, утыканное кривыми соснами-скелетами. На поверхности плавали венки из болотных цветов, их лепестки почернели от времени.

— Мы не хороним, — Лоренц поднял камень с земли. — Мы возвращаем.

Камень, брошенный его рукой, рассек воду. На миг в кругах мелькнуло что-то бледное, ребристое, обломок черепа с проржавевшей намертво металлической пластиной во лбу... потом чёрная топь бесшумно сомкнулась.

— На фабриках в городе из костей делают муку. — Ян внезапно заговорил, сбрасывая ношу. — А из жира — мыло с лавандой.

Брезент развернулся. Старик казался спящим, если не считать синевы на шее, где стальные челюсти перебили артерию. Его руки были чисты и сложены на груди... там, где должен был лежать нож.