Вероника добежала до гермодвери, отделявшей нижние уровни от наземной части института, остановилась и посмотрела в камеру наблюдения. Прямо на Пашу. В глазах её были слёзы. Она знала, что должен сделать охранник, и умоляла — он был в этом уверен — пощадить её. Спасти. И Паша не выдержал. Он открыл дверь, и только когда Вероника оказалась на поверхности, нажал тревожную кнопку.

Немного отдышавшись, Вероника стала раздеваться. Она объяснила удивлённому Паше, что для человека единственным способом заразиться изучаемым в их институте вирусом будет через кровь. В панике и суматохе пожара многие лабораторные животные выбрались из клеток, и в дыму сама Вероника могла не заметить, как её укусил какой-нибудь суслик.

Вместе они осмотрели каждый сантиметр её тела. Укусов не было.

Ещё десять минут они просидели в обнимку, а потом Паша сказал, что Веронике лучше идти домой. Наверняка нарушение инструкции вскроется, но вдруг им повезёт. Вероника оделась и вышла на улицу. Вдохнула утренний московский воздух и быстрым шагом пошла к метро «Арбатская».

По дороге она думала о том, как близки они с Пашей были сегодня к смерти, думала она и о том, что Паша рискнул всем, чтобы её спасти. Их роман, точнее, глупая интрижка, начался совершенно случайно: Вероника ответила на какой-то Пашин тупой подкат. Не потому, что он «сработал», просто ей стало интересно, уж очень непохожим на других её мужчин был этот сдержанный и нехарактерно для охранника красивый чемпион района Алтуфьево по боксу.

Паша об этом вряд ли догадывался — он вообще от природы был человеком не столько глупым, сколько непроницательным, — но сегодня Вероника собиралась сообщить ему, что их отношения себя исчерпали. Что ей хочется двигаться дальше, строить карьеру, духовно расти, и её план персонального развития никакого Паши не предусматривает. Но с учётом всего произошедшего, видимо, план требовал пересмотра. «Рискнул! Работой рискнул, безопасностью своей… Значит, любит, значит, по-настоящему любит», — думала она, спускаясь по эскалатору на «Арбатскую». Пожалуй, ещё пару недель отношений Паша сегодня своим героизмом купил. О погибших же коллегах, задохнувшихся в подземелье института, она почему-то не думала совсем.

Веронике надо было пройти всю станцию насквозь, подняться по ещё одному длинному эскалатору и перейти на «Библиотеку имени Ленина», откуда поезд довёз бы её до «Университета», где она снимала уютную однокомнатную квартиру прямо у метро. Она торопилась. Ей хотелось принять душ, может быть, выпить чаю и скорее лечь спать.

А ещё ей вдруг страшно захотелось пить, и Вероника вспомнила, что в сумке у неё лежит недопитая бутылка воды.

***

Лабораторным мышам не полагалось имён, у них были только инвентарные номера. У белой мыши линии balb/c, которая пряталась сейчас на дне Вероникиной сумки, был номер МБ1#99324. Вариантом GluN2D-OSKM-V23 вируса Михайлина (так между собой называли вирус сотрудники института) мышь заразили вчера. По неизвестным причинам, вирус был совершенно безвреден для мышей и крыс, но с кучей побочных эффектов для приматов и, вероятно, людей. Михайлин настойчиво требовал у подчинённых выяснить причины аномалии — ему казалось, что ответ на этот вопрос сумеет помочь им разрешить главную проблему созданного ими вируса. А проблема была неординарная.

Дмитрий Данилович Михайлин действительно сумел победить смерть. Об этом он не без удовольствия доложил сотруднику Администрации президента и даже позвал его на опытную демонстрацию. Постаревший сотрудник АП, который с момента их первой встречи серьёзно продвинулся по службе, с изумлением смотрел, как один из лаборантов вколол абсолютно мёртвому шимпанзе вирус, и шимпанзе ожил! Ну как «ожил»: задвигался, стал издавать страшные звуки.

Это была очевидная победа науки. Проблема была только в том, что вирус Михайлина не просто «оживлял» свою жертву — он запускал в организме бесконечный цикл «смерть/жизнь/смерть». В зависимости от состояния иммунной системы заражённого варьировалась длина его посмертной «жизни». Шимпанзе, на котором Михайлин ставил показательный опыт, был полностью здоров и поэтому, «ожив», начал бросаться на толстое стекло, разделявшее его вольер и комнату, из которой за ним наблюдали. Зрелище это было по-настоящему страшное.

Сотрудник администрации с удивлением и даже страхом смотрел на Михайлина, но профессор светился от радости и отнюдь не разделял читаемых в глазах гостя опасений.

— А чем объясняется такое агрессивное поведение?

— Это мелочь, не обращайте внимания, — профессор Михайлин отмахнулся от вопроса с видимым раздражением. — Подумайте, на ваших глазах творится история! Мы уже сумели одержать колоссальную победу — мы смогли обратить вспять смерть! Теперь осталось доработать вирус, научить его самоуничтожаться сразу же после воскрешения.

Сотрудник администрации был человеком по-своему неглупым. Слушая восторженные объяснения ученого, он не в первый раз подумал, что, кажется, пора эту лавочку прикрывать, пока этот безумный не натворил какой-нибудь беды. Кроме того, его волновал и другой вопрос:

— А что будет, если вирусом заразится живой человек?

Михайлин снял очки и пристально посмотрел на своего собеседника:

— Допустить этого нельзя ни при каких обстоятельствах. Для живого человека наш вирус смертелен. Но не переживайте, в институте приняты все меры безопасности, и вероятность такого заражения равна нулю. Можете не беспокоиться.

На этом разговор закончился. Михайлин не знал, но, вернувшись на Старую Площадь, его собеседник сел писать докладную записку, смысл которой сводился примерно к следующему: поставленная задача невыполнима, и сейчас необходимо срочно расформировать институт. Здание продадим, сотрудников прикомандируем к профессору Ковальчуку в «Курчатник». Достопочтенного Дмитрия Даниловича отправим на пенсию — денег у него достаточно: профессор зря думал, что его финансовые шалости были неизвестны руководству; у людей в скучных костюмах все его ходы были записаны.

Закроем. Сожжём и солью засеем место, где был институт. Пока не поздно.

Было, правда, уже поздно, но чиновник со Старой площади не мог этого знать. Как и не мог он предположить, какого масштаба беда грозит всему миру, если вирус окажется на воле. Зато предполагать не было необходимости у Вероники и её коллег по лаборатории — они провели симуляции.

Согласно им, заражаемость вирусом Михайлина в «дикой природе» составит порядка 84%, а смертность — примерно 90%. Оказавшись в теле человека, он начнёт размножаться неконтролируемо и дальше будет передаваться воздушно-капельным путем. По идее, вирус не должен был этого делать — то есть размножаться вне клеток-паковщиков, из которых его получали. Но упорно, один вирус на миллион, захватывал из клеток ген, необходимый ему для размножения, и даже одной копии было достаточно, чтобы началось его мультиплицирование в организме. Единственная хорошая новость состояла в том, что на открытом воздухе вирус не мог долго существовать, и эпидемия, если бы она случилась, была бы сравнительно недолгой.

Ознакомившись с результатами симуляций, Михайлин пришёл в ярость. Под угрозой увольнения с волчьим билетом он потребовал от всех участников исследования, в первую очередь от Вероники, никогда больше не обсуждать этот вопрос ни в стенах института, ни тем более за его пределами. Все копии симуляций он уничтожил, оставив себе только одну. Её он распечатал на принтере, положил в сейф и постарался забыть о её существовании. Забыть он хотел и о том, во что превратятся те из заражённых, кому не повезёт «воскреснуть».

Вероника была настойчивым учёным, и ей было важно знать, с чем она работает. Слово «душа» в институте никто, разумеется, не произносил, но тот факт, что сознание заражённый утрачивал с первой своей смертью, нехотя признавал даже сам Михайлин. Воскрешённые действительно демонстрировали завидную электромозговую активность, но