Домовой наводил порядок в трапезной. Его негромкие, полные досады и горечи вздохи доносились из красного угла. Там горой высились вещи, требующие починки: и кухонная утварь, и пара лавок, и скособоченный сундук. Сметенные в одну большую кучу осколки черепов ждали своего часа. На лежанке у печи посапывал черный ворон.
В окно заглянула луна. Она покачнулась на темных облаках, как на волнах, и камнем соскользнула в глубину ночного неба.
Кощей поднес к губам чашку с ромашковым чаем и сделал глоток. Яга отщипнула от рыбного пирога кусочек и не глядя отправила его в рот. Взгляд льдистых глаз не отрывался от блюдечка. Алое спелое яблочко неспешно катилось по каемочке. На серебристом дне, стоило только ряби успокоиться, промелькнуло молодое мужское лицо с шапкой медных волос.
Возлюбленный Василисы привстал с коня, будто почуял, что за ним наблюдают. Пальцы натянули повод. Костяшки побелели от затаенного напряжения.
– Когда ты ей скажешь? – спросил Кощей и кивнул на молодца на коне. – Когда откроешь правду о нем?
Яга склонила голову набок и задумчиво коснулась мочки уха. Тяжелые золотые серьги с тихим лязгом соприкоснулись с перстнями. Ее глаза сощурились, всматриваясь в картинку на дне блюдца.
– Всему свое время, друг мой. Всему свое время…
Мертвая сказка
Белесая пелена дождя укрыла собой темный хвойный лес. Шум воды смешался с мелодией ветра в кронах деревьев и как по волшебству сложился в убаюкивающую колыбельную. Казалось, в ней вот-вот шепотом ручья проскользнет голос матушки, прозвучат ласково слова, которые она напевала мне в детстве. Те самые, что я забыла, те самые, что день за днем мучительно вспоминала перед сном… Порой чудилось, что сейчас, вот сейчас, разгадка ночной звездой нетерпеливо соскользнет в ладонь, лишь чуток опалив кожу раскаленным светом. Да только к мигу, когда туман памяти рассеивался, разум уже погружался в сонную дымку – такую же вязкую, как зеленые мшистые воды болот.
В приоткрытые ставни дыхнуло сладостью сырой земли, и вместе с ней, разрезав полупрозрачные занавески острыми крыльями, в избушку влетел Тень. Сделав круг по трапезной, черный ворон камнем упал на верхушку пышущего жаром самовара. В начищенном медном боку промелькнул птичий глаз. На скатерть, расшитую цветочными узорами, с иссиня-черных перьев закапали украденные у леса слезы. Тень мрачно каркнул, будто поздоровался, и отряхнулся, как собака, пущенная в сени в непогоду. Ледяные капли оросили мое лицо, холодными иголками впились в кожу, и я раздосадованно смахнула их ладонью.
– Друг мой верный, – рассеянно проговорила Яга. – Замерз, мой хороший?
Ее взгляд, доселе намертво прикованный ко дну опустевшей чашки, ненадолго переместился на Тень. Холеная рука с серебряными браслетами на запястье нежно легла на черную птичью голову. Длинные пальцы, усыпанные перстнями, по-хозяйски прошлись по черным перьям у горла. Тень размяк от нежданной ласки и разве что не замурчал, как кот.
Мы с Кощеем переглянулись. Он закатил глаза, и по беззвучно шевельнувшимся губам я прочла снисходительное: «Вот угодник!» Я лишь фыркнула в ответ. Кощею ли порицать? Он и сам тот еще балахвост. За время учебы у Яги я к его повадкам попривыкла, а поначалу стыдом наливалась, как красное спелое яблоко на ветке.
Наставница отставила в сторону чашку, на дне которой замысловатым узором покоились измельченные листья чабреца и смородины, припорошенные ягодами бузины. Полвечера Яга провела в обнимку с этой чашкой, баюкала ее, как младенца, а теперь так резко отодвинула, будто пихнула в бок зазевавшегося неприятеля. Едва остатки травяного чая не расплескала.
– Расскажи-ка, милок, что в княжестве иноземном творится?
Тень широко взмахнул крыльями, переместился на плечо к Яге и, склонив голову к ее уху, принялся от души ябедничать на соседей. От волнения он переступал с лапы на лапу, мял когтями темный бархат, оставляя на дорогом платье, преподнесенном в подарок одним из князей, вереницу затяжек. Наставница этого не замечала. Лишь задумчиво постукивала ноготком по скатерти-самобранке, отчего на столе то появлялись, то исчезали яства: жареный лебедь, студень из говяжьих ног, расстегаи с курицей, пироги с осетриной, запеченные с медом яблоки…
Я ухватила печатный пряник, прежде чем блюдо с ними исчезло. На его месте возникла связка бубликов.
Кощей, вырезавший из дерева свистелку, небрежно бросил на стол перочинный ножик. Тот приземлился рядом с намасленными блинами и в следующий миг растворился, как шапка земли в толще воды. Кощей моргнул и тихо помянул безыменного беса. Возившийся за печью домовой понял это по-своему, а потому – то ли от горькой обиды, то ли от горячего желания помочь – молчаливо махнул рукой. Мимо уха Кощея, едва не срезав тонкий кусочек кожи, промелькнуло серебристое лезвие. Оно вонзилось в стол, тяжелая деревянная рукоять качнулась из стороны в сторону и застыла на месте.
– О, благодарствую! – обрадовался Кощей и кивнул домовому, снова нырнувшему за печь. – Выручил, друже.
Он вернулся к свистульке. Я же перекинула с одного плеча на другое тяжелую темную косу, незаметно утерла выступившие на лбу капельки пота и уткнулась в блюдечко с золотой каемочкой. По нему неторопливо бежало яблоко. Из его чуть подмятого гнильцой бока выглянул упитанный червяк, приметил меня и тут же торопливо нырнул обратно в сладкую плоть. Картинка на дне блюдца прояснилась, на меня взглянуло до боли родное, любимое лицо. Сердце затрепетало, как пойманная в сеть птичка, а по телу теплой волной разлилось счастье. Я с затаенным восторгом, не дыша, чтобы не спугнуть удачу, всматривалась в острые мужские черты, с жаждой вбирая каждое изменение. Доселе светлая кожа посмуглела от ясного беспощадного солнца, рыжие волосы отросли и уже не рассыпались кудрявыми завитками на макушке, а на дне глаз цвета темно-золотого меда черной тенью притаилась усталость.
– Жениха высматриваешь? – Кощей подмигнул мне и поднес к губам свистелку. По избушке прокатилась птичья трель, настолько тонкая, что хотелось ухватить ее за серебристый хвост и прижать к мгновенно отозвавшемуся сердечку. – Не томись, вернется он. Выполнит поручение Яги – и вернется.
– Не жених он мне, – упрямо, уже не помня, в который раз, повторила я. – Друг.
Кощей покачал головой. Его светлые, обрубленные по плечи волосы чуть колыхнулись. В проеме иноземной рубахи с крошечными жемчужными пуговичками мрачно блеснул тяжелый оберег на тонкой цепочке.
– Друг так друг, – ласково, точно кот, мурчащий на пойманную мышь, согласился Кощей. На его губах притаилась насмешливая улыбка. – Тебе виднее, свет моих очей.
Он снова вернулся к работе над свистелкой. Пламя свечи покачнулось от ветра, затрепетало, зашипело, но выстояло. Отблески заметавшегося язычка маслянисто-золотыми кляксами легли на молодое, лишенное отпечатков времени лицо Кощея. Нож в его изящных руках замелькал быстро, почти неуловимо, как серебристые росчерки в темном грозовом небе. На стволе свистульки появилась новая дырка, из которой умелые пальцы смогут извлечь мелодию. Движения Кощея были слишком быстры для человека, но человек ли он? Я давно задавалась этим вопросом.
Зазевавшись, я не сразу приметила, что Яга отпустила Тень, а теперь притихла и потягивала остывший чай. Ворон же, осторожно переступая с лапы на лапу, подкрался ко мне и…
– Изверг! – возмутилась я. – А ну верни на место!
Поздно. Ворон подхватил с блюдца яблоко и, подбросив его, в воздухе разрубил мощным клювом напополам. В птичьей пасти исчезла половинка с упитанным червем. Полакомившись, Тень торопливо отпрыгнул прочь, так что подхваченное мною полотенце со свистом опустилось на стол, припечатало скатерть, но не задело даже края черных перьев.
– Ну наглец! А ну-ка иди сюда!
Я подскочила из-за стола, готовая нестись за птицей, но холодный, как бескрайние зимние просторы, взор Яги заставил меня медленно сесть
