– Не стоит недооценивать его способности, Григорий. – Строгий поучительный голос заставил понуриться и вжать голову в плечи. – Бог все видит и слышит, даже если кажется, что это не так. Чем раньше ты поймешь простую истину, тем легче будет раскрыть потенциал, заложенный задолго до твоего рождения.

– Какой? – взбодрившись, спросил я.

– У каждого человека в жизни есть предназначение, которое он либо выполняет, и его душа выходит на новый уровень трансформации, либо остается в океане собственных сожалений и страданий, повторяя болезненный цикл из раза в раз.

– То есть… Если мне суждено быть служителем Бога, то придется чем-то пожертвовать?

– Именно. Кто-то добровольно жертвует семьей, отрекаясь от родственных связей и оставаясь до конца жизни затворником по ту сторону священных стен, кто-то ради богатства может убить не моргнув глазом, а кому-то уготована судьба, которая способна изменить исход истории.

– Можно ли отнести к реформатору истории Петра I, который 22 октября 1721 года провозгласил Россию империей? – вдруг резко спросил я. Этот вопрос не давал мне покоя с тех самых пор, как я начал изучать историю страны.

Отец Дмитрий издал смешок, полный довольства, и шумно выдохнул, будто пытался соединить слова воедино и ответить на мой вопрос.

– Думаю, да. Петр много сделал как для страны в целом, так и для отдельных ее аспектов, проведя множество реформ, но самая главная, на мой взгляд, это включение в состав России Прибалтики – эта земля стала для русских тем самым «окном в Европу». В 1697 году молодой государь Петр Алексеевич совершил первый иноземный вояж, вошедший в историю под названием «Великого посольства». Остановка была запланирована в Риге, входившей в состав страны, с которой у России был затяжной военный конфликт. Ты знал об этом, Гриша?

– Конечно! Я читал несколько книг про Петра I, – стеснительно признался я, боясь быть застуканным с поличным: я часто сбегал из дома и наведывался в небольшую пыльную местную библиотеку, в которой было всего лишь три шкафа с книгами. Но всегда рука неизменно тянулась к истории России и ее становления как могущественной империи, курс которой задал Петр. Научил меня читать библиотекарь, уделяя этому занятию по двадцать-тридцать минут в день, за что я был благодарен ему по сей день.

– И что ты считаешь по поводу его правления?

– Я не могу знать всего наверняка, поскольку в детских книгах не так много уточнений, лишь черно-белые картинки и немного текста, но… Он вызывает у меня уважение и гордость.

– Потому что до тех пор, пока свежи память и воспоминания, человека нельзя похоронить и стереть из памяти. Мне кажется, именно это помогает душам по ту сторону чувствовать себя живыми даже после смерти, – внезапно произнес священник с грустью в голосе.

В повозке повисла тишина, пропитанная, к моему удивлению, гармонией – будто нам с отцом Дмитрием необходимо было обдумать слова друг друга и вынести для себя определенные выводы относительно дальнейшего общения. Я не знал, откуда появился этот мужчина, который сейчас вез меня в пансионат. Об этом заведении, словно рой пчел, летали устрашающие слухи, но казалось, что именно так и должно быть, когда находишься вдали от дома, один, с грузом сожаления и обиды.

– Должен сказать, что я впечатлен, Гриша, – отец Дмитрий первый нарушил тишину, – в свои шесть лет мыслишь так, как не сможет рассуждать взрослый человек, повидавший жизнь. С таким разумом и подходом к жизни и умершим ты сможешь свернуть горы и устроиться при императорском дворе.

Я прыснул и прикрыл рот рукой, чтобы заглушить нервные смешки, рвавшиеся наружу.

– Вряд ли это возможно – кому нужен будет ребенок из бедной семьи, который толком и не умеет ничего?

– Ты недооцениваешь себя, но постараюсь убедить, что внутри каждого горит свет, который необходимо лишь единожды увидеть, чтобы позволить разгореться и даровать любовь сердцам, где затаились страх, ненависть и зависть.

В ответ я лишь пожал плечами, не надеясь, что в темноте отец Дмитрий увидит жест. Карета резко остановилась, отчего я пошатнулся и чуть было не налетел на старца, который с силой, неподвластной мужчине его возраста, схватил меня за руку, предотвратив падение. Дверь распахнулась, и яркий свет уличного фонаря ударил в глаза, заставляя зажмуриться. Прикрыв лицо руками, осторожно выбрался наружу и осмотрелся – пустошь, ночь, яркие звезды над головой, ставшие безмолвными свидетелями моего разочарования в людях, которых я считал семьей.

Рядом с каретой стояла невысокого роста женщина лет шестидесяти – серебристого оттенка волосы забраны в тугой пучок, черная униформа монахини и множество морщин, покрывавших лицо подобно бороздам. Она сложила руки на животе и внимательно вслушивалась в наставления отца Дмитрия, которые я предпочел пропустить мимо ушей, надеясь, что женщина введет меня в курс дела позже.

Когда я рассматривал стены пансионата, внутри меня не разрасталась тревога, наоборот – странное чувство единения с этим местом растекалось по венам, проникая под кожу. Мужская рука легла на плечо, но я даже не дрогнул, кажется, уже привыкая к подобному жесту отца Дмитрия. Обернувшись, встретился с ним глазами и впервые за все время улыбнулся – искренне, почти что счастливо, чувствуя, как немеет лицо от эмоций. Мужчина ответил тем же и молча кивнул головой в сторону входа в пансионат. Я быстро схватил из повозки казанок и, прижав к груди, как главное и единственное сокровище, последовал за монахиней, которая уверенно ступала по ночным закоулкам священных мощей.

Улица осталась позади, и взору открылись выкрашенные в сероватый оттенок стены пансионата, нагоняющие тоску, которую я старался отмести тут же, не позволяя этому чувству занозой засесть в сердце. Женщина прошла пару пролетов и остановилась около деревянной двери с железной ручкой. Я встал рядом, продолжая прижимать казанок к груди, не до конца понимая, что от меня требуется. С минуту мы смотрели друг на друга, пока монахиня не сдалась под натиском моей робости и сама не отворила дверь, пропуская внутрь. Сделав пару неуверенных шагов, обернулся и безмолвно спросил у нее, действительно ли это моя комната, на что получил уверенный кивок.

– Отец Дмитрий распорядился оставить эту комнату за тобой. Располагайся, умывайся и укладывайся спать. Подъем через семь часов.

– Спасибо… – тихо произнес я и отвернулся, когда дверь за спиной тихо захлопнулась, издав протяжный скрипучий звук несмазанных петель. В комнате стояла дюжина длинных свечей, воск которых стекал по канделябру и деревянной поверхности стола. Стул располагался поблизости, одноместная кровать была аккуратно застелена. Железное ведро, из которого шел пар, стояло около окна, вероятно, чтобы вода немного остыла. Брусок мыла и полотенце