– Jedem das Seine. Каждому своё. – Безымянный встал, выжидающе глядя на Локса. – У тебя есть пять минут на сборы. Ночевать будешь на Голубом луче.

Инквизиция.

Вниз, в подземный этаж.

Хотите поглядеть на этих сук, мессер? Да, стоящее зрелище! Они продались лягушечному дьяволу. Последние мерзавки… Глядите. Эта белобрысая, совсем девчонка, а туда же, танцевала в дюнах, накликала воду на поля… Она раскаялась, её придушат. А сюда мессер инквизитор не велел пускать никого, кроме исповедника. Тут главная ведьма, манихейка, клеймёная чёрным когтем. Всё вопит, аж выдохлась от крика.

Стража у дверей. Вооружённые охранники расступаются.

«ВНИМАНИЕ! ЗОНА САНИТАРНОЙ БЛОКАДЫ».

Снова стража! Два уровня оцепления.

Ступени вниз.

Сердце ударило лишний раз, как-то особенно сильно.

«Я это видел. Где, когда?»

– С кого начнём? – Безымянный листал истории болезни на цифровом планшете. – Если тебе всё равно, то с этой. Девятнадцать лет. Завербована колониальным управлением как оператор аграрных систем. Незамужняя. Небольшая атрофия мышц… в целом сохранна, по мозгам тоже. Помнит своё имя, фамилию и всё такое.

«Белобрысая. Что происходит, почему меня ведёт, куда ведёт?»

– Кто вы? – завернувшись в тонкое одеяло, девушка поджала ноги, прижалась к стене. Что-то случилось с её волосами… они свалялись, стали похожи на паклю. И кожа… несмотря на лечебный крем, она блёклая, рыхлая, нездоровая, какого-то бумажного цвета. Боязливые глаза метались от Локса к безымянному. – Почему меня охраняют? Я что, заразная? Я проходила контроль при отлёте.

– С вами всё в порядке. Корабль потерпел аварию, но вы не пострадали. Мы выясняем состояние вашего здоровья, – присев рядом, Локс с огромным терпением (сколько ещё его понадобится?) попросил: – Позвольте, я осмотрю вашу руку.

– Меня уже смотрели. Даже брали кровь.

– Позвольте, пожалуйста.

Рука была худой, холодной и тяжёлой. Девушка протянула её неловким, неуверенным движением. Разучилась за пятьдесят лет.

Локс почувствовал едва ощутимые уколы в кончиках пальцев. Слабое жжение, ползущее по коже предплечья к локтю.

– Благодарю вас.

– Когда меня выпустят из карантина?

– Вскоре.

«Никогда», – следовало ответить ему.

– Тампон, – прорычал Локс, оказавшись в коридоре. Санитар тотчас подал пухлый кубик, смоченный жёлтой жидкостью. Локс принялся яростно оттирать пальцы от следов пота светловолосой девушки.

– Ты решил тестировать меня? Убедиться, что я по-прежнему всё чую?

– Прости, Локс, это было необходимо. Она – первый случай, выявленный по тканевой пробе. Но мне казалось, ты эту дрянь отторгаешь…

– Я брезгливый. Каково решение насчёт неё? – Локс мотнул головой в сторону камеры.

– Наблюдать, лечить. Как принято.

– Ты ведь знаешь, что это не лечится.

– Но не усыплять же, в самом деле. Для таких есть колония Лира.

– …которую давно пора разбомбить с орбиты.

– Рассуждаешь, как русский.

– Иногда мне нравятся их радикальные решения. А второй случай?

– Овечка. Пойдём, посмотрим.

Камера, куда они пришли, оказалась пуста. Санитар в защитном комбезе и респираторе опрыскивал стены, а деловитый служака вылизывал пол. Личные вещи «второго случая» уже были сложены в чёрный мешок и помечены наклейкой «КРЕМАЦИЯ».

– Так сразу?.. – растерянно спросил Локс в пустоту. На душе у него дул ветер, словно в доме, где давно все умерли.

– Да, как-то очень быстро распорядились. – Безымянному стало неловко, чтобы не сказать – противно. – Думаю, мы их не догоним.

Оператор толкнул рукоять, голые ноги мелькнули и пропали в жерле. Щит опущен. Пошёл нагрев. Зажигание.

– Ничего, остались пробы тканей!

– Да. Ничего. – Локс вспомнил множество глаз, жадно обращённых к нему в кают-компании: «Кто из нас чистая? Может, я?»

Никогда прежде я не глядел так, как сегодня.

Кто чист? Ты? Или ты?

«О чём я?.. Какая чистота? Тут все на подозрении».

– Остаётся радоваться, – тоном патера на панихиде говорил безымянный, шагая за Локсом, – что паразитное врастание случается довольно редко. Естественная сопротивляемость. В конце концов, паразиты рассчитаны на микросхемы… А ты как считаешь?

– Вычитаем – раз, два. Осталось – пятьсот семьдесят два пациента. Мне дадут медаль за этот медосмотр? Я требую. Слушай, ты когда-нибудь жалость испытывал?

– Когда учился. Я переехал кошку, случайно. Думал, сам над ней сдохну, пока она корчится. Заплатил штраф, тысячу марок, и месяц был на социальных работах. Потом сколько-то внёс на счёт кошачьего приюта. А что?

– Наверно, сильное чувство.

* * *

Восточная Аравия, 3059 год

– Иссякла нефть, умолкли промыслы, погасли факелы-ы-ы, – раскачиваясь, завывал тёмный, морщинистый старик. Он прожил много лет, но песня была неизмеримо старше. Этот плач сложился, когда рухнул прежний мир с его надеждами.

– О-о-о, горе нам, горе великое-е-е. Пришли русы, персы, пришли хиндустани-и-и. Где воины, где храбрецы-ы-ы? Их кости на Эль-Батине, на Эль-Ахдаре, в Дофаре-е-е. Нога паука наступила в Оман, огонь жарко лился-а-а-а.

Мальчишки слушали певца, затаив дыхание. Упоительно слушать древние сказания – у очага, поздним вечером. Скоро старик распоётся в полный голос, уронит слезу, велит набить косяк и поведёт другие сказки – о мореходе Синдбаде, царевне Будур, о прОклятом городе Иреме, о женщине с отрубленными руками и других удивительных вещах.