— Я в порядке, — он попытался отстраниться, но я не отпустил его плечо. — Я лекарь. Это моя работа. Я…

— Вы не в порядке. Я вижу.

Я говорил тихо, чтобы Арсений не слышал. Это был разговор между нами — между учеником и учителем, между коллегами, между двумя людьми, которые уважали друг друга.

— Ваши руки дрожат, — продолжил я. — Мелко, почти незаметно, но дрожат. Я заметил ещё в ординаторской, когда вы держали стаканчик с кофе. У вас круги под глазами, которых не было месяц назад. Вы похудели килограммов на пять, не меньше — халат висит на вас, как на вешалке. И это не тот вес, который теряют от диеты или тренировок.

Шаповалов молчал. Его челюсть напряглась, желваки заходили под кожей.

— Не нужно рисковать пациентом, — сказал я ещё тише. — Вы как ассистент не в лучшей форме. Это не упрёк, Игорь Степанович. Это не критика. Это просто факт. Любой человек на вашем месте был бы измотан. Любой. И любой разумный хирург в такой ситуации признал бы это и отошёл в сторону.

Он смотрел на меня — долго, пристально, не мигая. Я видел, как в его глазах борются гордость и здравый смысл. Видел, как он хочет возразить, доказать, что справится, что он ещё не списанный материал, что он может…

И видел момент, когда здравый смысл победил.

Его плечи чуть опустились. Напряжение ушло из челюсти.

— Хорошо, — сказал он наконец. Голос был хриплым, как будто ему приходилось выталкивать каждое слово. — Ты прав. Чёрт возьми, Илья, ты прав.

Он отступил на шаг, и моя рука соскользнула с его плеча.

— Но я буду в смотровой. За стеклом. Буду наблюдать. И если что-то пойдёт не так, если вам понадобится помощь…

— Рад, что вы не впадаете в сумасбродство, — усмехнулся я по-доброму. — Если что-то пойдёт не так — я позову. Обещаю.

Он кивнул. Медленно застегнул обратно пуговицу, которую успел расстегнуть. Развернулся. Пошёл к двери.

На пороге остановился. Не оборачиваясь.

— Илья.

— Да?

Пауза. Долгая, тяжёлая.

— Спаси его. Пожалуйста.

И вышел.

Я смотрел ему вслед — на сутулую спину, на поседевший затылок, на походку человека, который несёт на плечах слишком много.

— Двуногий, — голос Фырка раздался откуда-то из-под кровати. — Ты только что отстранил своего наставника от операции. Того самого наставника, который за тебя впрягался, когда вся больница была против.

— Я знаю.

— И тебе не… ну, не хреново от этого?

Я помолчал, подбирая слова.

— Хреново, — признался я. — Очень. Но если бы я пустил его в операционную в таком состоянии и что-то пошло бы не так — мне было бы в сто раз хреновее. И ему тоже.

Фырк высунул мордочку из-под кровати.

— Иногда ты бываешь на удивление мудрым, двуногий. Для человека.

— Спасибо. Наверное.

— Это не комплимент. Это констатация факта.

Я усмехнулся — коротко, невесело — и повернулся к Арсению.

— Держись, — сказал я ему. — Скоро приедет специалист. Всё будет хорошо.

Он смотрел на меня глазами затравленного зверя. Не верил. Но цеплялся за мои слова, как утопающий за соломинку.

Потому что больше ему цепляться было не за что.

Операционная встретила нас холодом, светом и запахом.

Холод — кондиционеры работали на полную мощность, поддерживая температуру на уровне восемнадцати градусов. Оптимально для хирургов, которые потеют под лампами и в стерильных халатах. Не очень комфортно для пациентов, но им обычно всё равно — они под наркозом.

Свет — яркий, безжалостный, бестеневой. Хирургические лампы заливали помещение белым сиянием, не оставляя ни одного тёмного угла. В этом свете всё было видно — каждая морщинка на лице, каждая капля пота.

Арсений лежал на столе — бледный, испуганный, с расширенными зрачками. Его левая нога была обложена стерильными салфетками, синюшная кожа резко контрастировала с белизной ткани. Анестезиологом, конечно, был Артём Воронов — больше я никому не доверял. Он колдовал над головой Арсения, настраивая мониторы и готовя препараты.

— Спинальная? — спросил я, подходя к столу.

— Да, — Артём кивнул, не отрываясь от своих манипуляций. — Учитывая состояние сердца — вегетации на клапане, возможная регургитация — общий наркоз слишком рискован. Спинальная анестезия безопаснее. Обезболим нижнюю половину тела, он будет в сознании, но ничего не почувствует.

— Согласен.

Славик уже был здесь — в стерильном халате, маске и перчатках. Стоял у стены, готовый ассистировать. Нервничал — я видел это по тому, как он переминался с ноги на ногу, как его глаза бегали по операционной, — но держался.

— Ахметов? — спросил я.

— Выехал пятнадцать минут назад, — Славик посмотрел на часы. — Должен быть через двадцать минут. Может, раньше, если водитель поднажмёт.

Двадцать минут. Целых двадцать минут, пока нога медленно умирает. Каждая минута — это гибель тысяч клеток. Каждая минута приближает нас к точке невозврата.

Но торопиться нельзя. Сосудистая хирургия — это отдельная вселенная. Я многое умею, многому научился в прошлой жизни и в этой, но работа на магистральных артериях требует особых навыков, особого опыта, особой точности.

Один неверный шов — и кровотечение, которое не остановишь. Одно неосторожное движение — и повреждение сосуда, которое превратит плохую ситуацию в катастрофу.

Лучше подождать узкого специалиста.

Дверь операционной открылась с характерным шипением — стерильный тамбур, положительное давление, все дела.

Вошёл человек.

Среднего роста, крепкого телосложения, с аккуратной чёрной бородой и спокойными тёмными глазами. Возраст — около сорока пяти, может, чуть больше. Седина в висках, морщины в уголках глаз, но общее впечатление — силы и уверенности. Он двигался без суеты, без спешки, как человек, который точно знает, что делает. И знает, что успеет.

Мастер Рустам Ахметов.

Я слышал о нём. Лучший сосудистый хирург города, а может, и всей области. «Снайпер», как его называли коллеги — за точность работы и холодную голову в любой ситуации. Говорили, что он может сшить сосуд диаметром в миллиметр при землетрясении в девять баллов и не моргнуть.

Он подошёл ко мне, протягивая руку.

— Разумовский?

— Он самый.

— Наслышан, — его рукопожатие было крепким, сухим, деловым. Рука хирурга — сильная, но чувствительная. — Много интересного про тебя рассказывают. Гений, который видит то, что другие не замечают и делает то, что не могут другие. Даже не знаю зачем я тебе тут.

— Преувеличивают. Я всего лишь выполняю свою работу.

— Возможно. Разберёмся. Показывай.

Я подвёл его к операционному столу. Он откинул простыню, осмотрел ногу — быстро, профессионально, без лишних слов.