Утреннее солнце уже пригревает, но в воздухе всё ещё чувствуется свежесть. Опускаю ведро в колодец, наслаждаясь привычным скрипом верёвки, чувствуя, как оно наполняется, становится тяжелее. Есть что-то успокаивающее в этих простых, ежедневных действиях — они напоминают мне о деревне, о времени, когда жизнь казалась гораздо проще.

— Айрис? — окликает меня знакомый голос, и сердце делает внезапный скачок от неожиданности.

Я оборачиваюсь, едва не выпустив верёвку из рук, и вижу его — Грей стоит у калитки, с той же тёплой, немного застенчивой улыбкой, которую я помню.

— Грей! Какой сюрприз! Что ты делаешь в столице?

Он проходит через двор, легко перешагивая через инструменты, оставленные рабочими.

— Привёз партию муки на рынок. Дай-ка я помогу, — говорит он, бережно отбирая у меня ведро.

— Ты не должен, ты же...

— Уже в полном порядке, — он хмыкает, без видимых усилий перехватывая ведро поудобнее. — Лекарь говорит, что я везунчик — кости крепкие.

Я замечаю, как солнце играет в его волосах, добавляя рыжинки в светлые пряди.

— Тогда идём в дом, — говорю я, указывая на открытую дверь лавки. — Поставлю чайник. Ты ведь не торопишься? Должен попробовать мои новые рецепты! А то скоро открываться, а я до сих пор не определилась с меню.

Его глаза загораются интересом:

— Ради твоей выпечки я могу задержаться хоть до завтра.

Мы входим в лавку, и я наблюдаю, как Грей восхищённо оглядывается.

— Подожди минутку, — говорю я, уже суетясь вокруг печи, которая, слава богам, работает исправно. — Разберусь с чаем и станешь моим первым дегустатором!

Наливаю воду, зажигаю огонь и достаю из шкафа этажерку со сладостями, которые готовила вчера. Чувствую, как азарт охватывает меня — всегда волнительно показывать кому-то результаты своих экспериментов.

— Как дела в деревне? Всё хорошо восстанавливается после... всего, что случилось?

Грей садится за стол. Солнечный свет падает на его лицо, подчёркивая многогранную глубину зелёных глаз.

— В целом, всё налаживается, — отвечает он, и я слышу в его голосе нотки гордости. — После вашего отъезда многие думали, что деревня просто вымрет. Но твой муж навёл справки и нашёл покупателя для трактира Марты.

— Правда? — удивляюсь я, подходя с подносом к столу. Ардэн ничего не рассказывал мне об этом.

— Да, теперь там приличная гостиница, — Грей принимает из моих рук чашку с чаем. — А ещё лучше то, что через несколько месяцев через нас будет проходить новый торговый тракт. Деревня точно оживёт.

Я сажусь напротив него, чувствуя, как тепло разливается в груди. Это больше, чем я могла надеяться для места, где я решила, что готова остаться.

— А что с Мартой? — спрашивает он, отправляя в рот фруктовую тарталетку.

— Всё ещё в королевской тюрьме. И, насколько я знаю, шансов на освобождение у неё мало.

Он кивает, и я замечаю в его взгляде странную смесь облегчения и жалости. Марта причинила много зла, но в глубине души я понимаю её горе — потерять любимого, винить кого-то... Это разъедает душу изнутри.

— А твой отец? — спрашиваю, вспоминая сурового, но справедливого Говарда.

Грей вздыхает, его взгляд на мгновение затуманивается.

— Тяжело. Очень. Он годами жил с мыслью, что она, возможно, просто сбежала и, может, однажды вернётся...

Я накрываю его руку своей в жесте поддержки, и он благодарно сжимает мои пальцы.

— Сейчас он отдыхает. Отошёл от дел на время, чтобы собраться с мыслями. А я... — тут его лицо светлеет, — я теперь управляю мельницей. И, признаться, довольно успешно.

— Всегда знала, что ты справишься, — я улыбаюсь, подталкивая к нему тарелку. — Давай, пробуй. Это новый рецепт — с ягодами и ореховым кремом.

Грей берёт пирожное, откусывает кусочек, и его глаза расширяются от удовольствия.

— Боги, Айрис! — восклицает он с полным ртом. — Это... это волшебство!

Его неподдельный восторг заставляет меня рассмеяться. В этом весь Грей — искренний до мозга костей, неспособный скрывать свои эмоции.

— У меня для тебя новость, — говорит он после того, как проглатывает первый кусок. — Я собираюсь жениться.

— Правда? — мои брови взлетают вверх от удивления.

— Лилия. Красивое имя, да? Она ухаживала за мной, когда я восстанавливался после... ну, ты понимаешь.

Я смутно припоминаю тихую девушку с серьёзными глазами. Она казалась немного отстранённой, но, возможно, это была просто застенчивость.

— Она удивительная, — продолжает Грей, и его голос звучит так мягко, что моё сердце сжимается от нежности. — Умная, заботливая.

— Я так счастлива за тебя, — говорю искренне, чувствуя, как глаза начинают пощипывать. — Ты заслуживаешь самого лучшего, Грей. Всегда заслуживал.

Мы продолжаем разговор о деревне, о новостях и сплетнях. Я рассказываю ему о своей новой жизни, о планах для лавки, о том, как непривычно иметь столько пространства для творчества. Он слушает внимательно, задаёт вопросы, и в его глазах я вижу искреннюю радость за меня.

Посреди нашего разговора дверь лавки открывается, и на пороге появляется высокая фигура. Сердце делает кульбит, когда я узнаю посетителя.

— Якуб? — восклицаю я, вскакивая с места.

Он выглядит совсем иначе, чем в тот день, когда превратился из крысы в человека. Теперь он одет в простую, но добротную одежду, волосы начали отрастать и темнеют на голове полупрозрачным ёжиком, а в глазах светится жизнь. Но что-то неуловимо крысиное всё ещё сохранилось в его быстрых движениях, в том, как он настороженно оглядывает помещение.

— Добрый день, Айрис, — говорит он, и его голос звучит глубже, увереннее, чем я помню. — Надеюсь, я не помешал.

— Конечно нет! — я спешу к нему, испытывая искреннюю радость от этой неожиданной встречи. — Заходи, присоединяйся! Мы как раз пьём чай.

Я ставлю третью чашку, наливаю ароматный чай. Пока Якуб садится, я успеваю рассмотреть его повнимательнее. Теперь, когда первое удивление прошло, я замечаю, что его одежда не просто аккуратная — она дорогая. Не броская, но сшитая из качественных тканей, с тонкой отделкой. А на поясе — кинжал в изящных ножнах с какой-то эмблемой.

— Как ты? — спрашиваю, подвигая к нему тарелку с выпечкой. — Мы не видели тебя с того дня, когда...

— Когда всё закончилось, — заканчивает он за меня. Осторожно берёт пирожное, принюхивается — этот жест такой знакомый, крысиный, что я едва сдерживаю улыбку. — Я приходил в себя. Учился заново быть человеком. Это... непросто, когда половину жизни ты провёл в шкуре животного.

В его голосе нет горечи, только констатация факта, и от этого становится ещё тяжелее на сердце. Я представляю, через что ему пришлось пройти, какие внутренние битвы выдержать, чтобы вернуться