— Ольга Алексеевна, — начал самым ласковым голосом, на который способен, Василий Емельянович. — А что же вы не сказали, что у вас конюх богу душу отдал?
— Все мы смертны, — пожала та плечами. — Что же теперь, слезы лить о нем? Для этого вопленицы есть.
— Но не все умираем своей смертью, — улыбнулся капитан. На лице барыни не дрогнул ни один мускул, но окаменевший взгляд был для офицера лучшим доказательством ее вины. — Не успели вы тело закопать, а я ведь его осмотрел. И на спине полосы видел. Много полос. Некоторые аж до кости простираются. И десятский мой, Мирон, много интересного рассказал. Вы ведь понимаете, что это значит?
Помещица молчала и, не дождавшись реакции, капитан продолжил.
— А значит это, что по вашему мужу тюрьма плачет. Ведь были видоки того, как он слугу наказывал. Да и не один — а с сыном! Кто из них больший урон нанес? Али может оба постарались? Вы думаете, ваши слуги молчать будут? При вас — может быть, а в зале суда?
— Что вы хотите? — прервала Губина помещица.
— Ольга Алексеевна, вы же мудрая и умная женщина. Ну как я на такое могу глаза закрыть? Я все же представитель закона…
Поджав губы, Винокурова встала и на минуту покинула офицера. А вернулась с пачкой ассигнаций.
— Вот, двадцатка, больше он не стоит, — бросила на стол перед капитаном женщина деньги.
— А свобода вашего мужа? — попытался надавить на нее Василий.
— А ваша собственная? — яростно спросила в ответ помещица. — Если Сергея посадят, то я до губернатора дойду. И тогда все узнают, что у нашего соседа творится, которого вы покрываете.
Недовольно покачав головой, капитан собрал деньги и встал.
— Что же, думаю, ваш слуга, Аким, и правда много выпил. Вот сердечко и не выдержало. Чай, не молодец какой. Всего наилучшего, — откланялся он и, довольно насвистывая веселый мотивчик, покинул поместье.
Глава 3
25 — 26 июня 1859 года
Вернувшись домой, внезапно ощутил себя безмерно одиноко. До этого всегда была компания — либо отец рядом, или с тетей вот недавно в карты играл, дома мама с братьями и сестрой, можно в любой момент было подойти да поговорить. Правда у меня дел было полно — память восстанавливал, да к Уваровым с отцом катался. Но все же. А сейчас — все в театре, в усадьбе только слуги остались. Которых я и не знаю толком. Лишь Пелагея где-то ходит. Может, в выделенной ей комнате сидит, или еще чем занимается. И ни телефона нет, ни даже радио — послушать.
Короче, я не выдержал и позвал девушку. Та явилась в своем старом сарафане, который я даже и не знаю, как часто стирает. Один он у нее или есть другие, просто точно такие же? Отбросив ненужные мысли в сторону, я спросил ее, чем она занималась.
— Пока вас не было — в комнате вашей убралась, да сейчас вещи стираю, — пожала та плечами.
— Где тебя устроили-то? — спросил я ее.
Хотя и поздно, уже завтра нам обратно ехать, но только сейчас пришло в голову поинтересоваться размещением девки. Плохой из меня господин получается. Не забочусь о личной служанке.
— Да с остальными слугами в комнате, в женской половине, — снова пожала она плечами.
— Не обижают?
— Не извольте беспокоиться, барин, ко мне хорошо относятся.
— Ну ладно тогда. Я чего тебя позвал — ты говорила, что в деревнях все шить умеют? А из чего шьют-то?
— Так мы коноплю растим, — ответила девка. — Почитай у каждого подворья есть своя делянка. Еще шерсть собачью собираем. Если нарядное платье надобно, то тогда уже на базар идем — сукно покупать. Но это дорого, копить на один отрез приходится всей семьей. Потому и платьев у нас нарядных мало. А к чему вы это спрашиваете, барин?
— Да вот какая мне в голову мысль пришла, — решил я ответить на ее вопрос. — Мы с отцом тут инвентаря хорошего накупили. Чтобы работать душам было проще, и больше времени свободного оставалось, — глаза девушки от моих слов удивленно расширились. — И вот что в это свободное время делать-то крепостным? Просто на печи лежать? Так от такого, как отец говорит, дурные мысли в голову лезут. Вот и думаю — а не открыть ли нам ткацкую фабрику? Где души могли бы в свободное от работы в поле время дополнительную копеечку зарабатывать? И себя одеждой обеспечим, и на продажу пойдет. И сукно на нарядные платья купить можно будет. Как думаешь, ухватятся в деревне за эту идею?
— Как есть ухватятся! — горячо заверила меня Пелагея. — Токмо — а скока вы им положите за работу-то?
— Тут считать надо, — покачал я головой. — Сколько станок ткацкий стоит, сколько конопли у нас растет, да сколько ткани из нее выйдет. По времени — долго ли ее в нити переводить, что для этого потребно. Сколько ткань на рынке такая будет стоить. А главное — одежа из нее почем уйдет. Много думать и считать придется, прежде чем возьмемся за дело. И ты мне в этом поможешь.
— Дык, а как я… — растерялась девица. — Я же счет не уразумею. Токмо на пальцах.
— Да все тем же, — усмехнулся я, — расскажешь, как вы коноплю в нити переводите, да сколько времени на то уходит и сил. Как ткете из нее, и опять же — долго ли по времени это. Много ли баб таким занимается. Давай, присаживайся, да все мне и расскажи, что знаешь.
Вообще мысль о собственной ткацкой мастерской пришла ко мне спонтанно. Сказалось сразу несколько факторов: тут и реакция на новое платье девки, и ее откровение, что трусов крестьяне не носят, хотя запрещающего закона вроде и нет, и однообразие в одежде. Ну и последние слова Пелагеи о том, что денег на одежду у крестьян тупо нет. И если уж у них освободится время с изменением подхода к обработке полей, то грех не использовать это в том числе им во благо. Одежда — как и еда, пользуется спросом во все времена. Кстати о еде — про закупку зерна для будущей мельницы и сбыт муки мы с отцом ничего и не обсудили. Но может и к лучшему. Слона надо кушать по кусочку. Вот разберёмся с лесопилкой, и в будущем году уже появятся деньги на закупку паровой машины и для мельницы.
И вновь при мысли о лесопилке мне пришла еще одна идея — я вот отмахнулся от дисковых пил, потому что их наше водяное колесо не потянет. Но ведь и маленький диск очень нужная вещь? О таком явлении, как «евродоска» тут и не знают. При этом возможность украсить стены досками, которые будут ставиться встык, без зазоров, как мне кажется, будет иметь спрос. А пропилы как раз удобнее всего маленьким диском делать. Но его на водяное колесо не навесишь — итак на нем вся пилорама держится. Не потянет. Но можно же придумать что-то вроде велосипедного привода? Через ременную передачу из кожи, чтобы один работник крутил педали, разгоняя диск, а другой подавал доски для пропила. Или не получится? Опять к инженеру идти надо. Хотя — тот работник, что педали будет крутить, выдохнется очень быстро. Уж лучше просто небольшой паровик взять, где-то на десять лошадей. Две тысячи — сумма серьезная. Но и «евродоска» — уникальный товар, какого в этом времени еще не существует. При правильной рекламе будут отрывать с руками. А рекламой я занимался, смогу подать товар так, чтобы им заинтересовались. Другой вопрос — а дадут ли нам кредит такого размера? Ведь и на модернизацию лесопилки придется брать ссуду, и не маленькую. В банке могут и отказать. Все же нам придется около двух тысяч на ленточные пилы взять кредит. Но тут хотя бы можно будет обосновать — в какие сроки мы его вернем. Уже и поставщик леса есть и покупатель на готовый продукт. А с паровой машиной для дисковой пилы — это все «вилами по воде». Мой прогноз, что «евродоска» понравится людям, может и не сбыться. Время другое, нравы тоже. Могу чего-то не учесть из-за этого.
Пока я думал о досках, Пелагея добросовестно описывала весь процесс получения из конопли сначала пряжи, а затем и нитей. И времени это с ее слов занимало не мало.
— Когда же вы успеваете-то ее делать? — прошептал я потрясенно.
— Так барин, — растерялась девка, — сушится она сама, токмо разложить надобно. А мнем уже всей деревней по вечерам. Бабы в первую голову, но и мужики подсобляют. А уж прядем и ткем после осени, когда все работы на полях закончены. Зимой-то дома токмо и сидишь. Накормить скотину, да двор вымести — много времени не надо. Чем еще заняться? Да и не сделаешь ничего из конопли, пока она сохнет. Токмо зазря испортишь ее.
