на правой руке и, казалось, смотрел мне в душу. Подумал, что скрыть от рудознадца правду будет практически невозможно, что мужик уже всё знает, стоило ему лишь встретиться со мной.
«Дима! Не паникуй! Это просто человек! Ничего не происходит!»
Сделал глубокий вдох, чтобы хоть немного почувствовать тело, вернуть контроль.
— Рад встрече, господин Глава, — сказал я тихо, стараясь, чтобы голос звучал уверенно, а не пискляво.
Старик улыбнулся, но улыбка эта застыла на его лице как маска.
— Значит, ты — мальчишка того кузнеца? Как его там… — в голосе Торгрима прозвучало откровенное презрение.
— Да. Я подмастерье у мастера Гуннара, — пришлось перебороть себя, чтобы произнести слово «мастер» уважительно. А затем, повинуясь внезапному импульсу, решил добавить то, что всплыло в памяти в самый первый день. Важно было показать, что не предаю человека, у которого работаю. — Мастер Гуннар был единственным, кто взял меня на попечение, когда…
Вдруг запнулся. Образ матери, умирающей в холодной лачуге, внезапно встал перед глазами. Горький комок подступил к горлу, перехватив дыхание. Сам не ожидал такой реакции, но чувства Кая оказались на удивление сильны.
— … когда мама умерла, — закончил с трудом, опуская голову и уставившись на руки, чтобы старик не видел моих глаз.
Одна капля сорвалась с ресниц и упала на тыльную сторону ладони. Стыд и злость на самого себя обожгли. На секунду поднял взгляд на Главу.
Тот прищурился, будто изучая насекомое.
— Предел суров, — ровным голосом произнёс Торгрим. — Остался без старших — считай, пропал.
И это было правдой — такой уклад во многих других землях считался бы диким. Как можно оставить сироту на улице, не дать ему нормальный кров, заставить работать в каторжных условиях за лепёшку? Но здесь всё было по-другому — если у тебя не было родни, если ты не мог приносить пользу — ты никто. К тому же, было ясно, что в деревне на меня косо смотрят не просто так, за всем этим ощущалась старая история, которой я не знал. Почему Йорн, лучший друг отца, так холоден к его сыну? Память Кая была до несправедливости выборочной, а в момент тех событий мальчишка был слишком мал.
— Но скажи-ка мне, мальчик… — прошипел как змея Торгрим, — Этот Гуннар… даёт тебе крышу над головой? Кормит досыта? Хотя бы понимает, что у него под рукой, как обходиться с твоим талантом?
Каждое слово было наполнено сочувствием — старик был настолько убедителен, обволакивая своей мнимой участливостью, что на мгновение я почувствовал порыв — рассказать всё, пожаловаться на жизнь, примкнуть к его клану, чтобы только не быть одному.
Но другая часть разума забила тревогу — это была манипуляция, неприкрытая игра на чувствах одинокого ребёнка. Я ощущал это гипнотическое влияние и понимал — нужно освободиться от него, иначе раскроюсь и тогда попаду в рабство, из которого уже не выбраться.
— Я считаю, что без мастера Гуннара у меня не было бы тех возможностей, что есть сейчас, — ответил, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо. Убеждал не только его, но и себя. — Научился ковать. Могу использовать его инструменты. Мне не на что жаловаться.
Сделал паузу, собираясь с мыслями.
— А насчёт таланта, господин Глава… вы… — замялся, подбирая слово, — преувеличиваете, уверяю вас.
Сглотнул вязкую слюну, чувствуя взгляд, что буравит насквозь. Продолжил:
— Точить у меня неплохо выходит, да. Но это не такое уж и хитрое дело.
Закончил и заставил себя усмехнуться — глупо, по-детски, обесценивая собственный труд.
Торгрим тоже усмехнулся в ответ, но его глаза остались холодными. Старик наконец перестал поглаживать перстень и, оперевшись локтями о стол, подался вперёд. Внезапно тишину нарушил оглушительный треск полена в камине.
И в этот же миг Глава клана медленно сжал свой кулак. Костяшки побелели, а на тыльной стороне кисти проступили вены.
— Духовной силы в тебе почти нет, — сказал рудознатец так тихо, что я едва разобрал слова. — А Дара… — протянул утробным голосом, — … камень показал пустоту.
Он замолчал, давая ощутить всю тяжесть этих слов.
— Странно. Сын Арвальда Медвежьей Лапы… и пуст. Судьба — злая насмешница. Раздаёт милость, не глядя. Согласишься?
Торгрим смотрел на меня, и в его чёрных глазах будто вращалась адская червоточина. Взгляд гипнотизировал, погружал в сноподобное состояние.
— Да… — выдохнул я на автопилоте.
И тут же в сознание хлынули воспоминания Кая:
…Позапрошлое лето. Жаркий, душный день. Двор алхимика, в центре которого стоит древний, поросший мхом Рунный Камень. Сегодня — ежегодный обряд проверки Дара. Мальчишки, которым в этом году исполнилось двенадцать, по очереди прикладывают к нему ладони. Приходит моя очередь. Когда мать подводит меня к алхимику Ориану, тот наклоняется и тихо шипит на ухо: «Не надейся, щенок. И без камня видно, что твой сосуд пуст».
Но другие — дети и взрослые — смотрят с тревогой и предвкушением. Ждут, что на камне проявится Дар Арвальда Медвежьей Лапы. Ждут, что загорится руна «Звериного Сердца» — легендарного Дара, который позволял отцу понимать язык зверей, чувствовать их страх и ярость и перенимать их силу.
Сердце колотилось в горле, заставляя судорожно озираться, глядя то на бесстрастное лицо алхимика, то на полное надежды лицо матери. Приложил ладонь к шершавому камню.
Ничего.
Тот молчал — если бы тогда загорелась руна, моя судьба была бы иной. Йорн, друг отца, взял бы в ученики. Я бы стал сильным охотником, смог позаботиться о больной матери, купить лекарства и вернул бы наш дом.
Но была лишь пустота — камень был холоден и равнодушен.
Помню, как мальчишка — я — в отчаянии приложил вторую руку, а потом, не веря, начал колотить по камню кулаками. Среди детей послышались первые смешки. Взрослые стали перешёптываться, а затем, осмелев, загоготали уже в открытую.
Помню одинокий глаз старшего охотника. Тот стоял неподалёку, прислонившись к стене, и наблюдал — взгляд был тяжёлым и полным разочарования, а затем вдруг стал совсем пустым. Мужчина потерял всяческий интерес.
— Мама! — закричал тогда Кай. — Это неправда! Он всё врёт!
Слёзы заливали глаза, мир расплывался. Алхимик грубо схватил меня за плечо и отшвырнул от камня.
— ПРЕДКИ НЕ НАДЕЛИЛИ ЕГО СИЛОЙ! — провозгласил он скрипучим голосом. — КРОВЬ ВЕЛИКОГО АРВАЛЬДА НЕ ПЕРЕТЕКЛА В ЕГО КРОВЬ!
Люди зашептались ещё громче, теперь уже показывая пальцами не только на меня, но и на мать. Женщина вздрогнула, отвернушись, её взгляд