— Я уже понимаю, что ты хочешь, — вздыхаю я, — Чтобы я хотя бы посмотрел, злой человек или нет, а там уже вы приняли бы его слова во внимание или нет?

— Всё верно, — кивает он.

— Не сказать, что дело сложное, конечно… — качаю головой, — Но меня смущает, как быстро меня взяли в оборот немецкие власти.

— Михаэль, это не вопрос страны, политики. Это вопрос человечности. Нет в мире ментальной магии, к сожалению. Всё это лишь гормоны, душа и прочее. Мы не можем читать мысли — мы можем лишь догадываться. И твой третий глаз — один из способов эти догадки подтвердить. Поверь, я тоже не хочу, чтобы мой народ лишний раз страдал. Конечно, я заставлю его это сделать, если понадобится, но это не везде необходимо. Я просто хочу, чтобы ты… возможно, спас невинных.

Я пристально смотрю ему прямо в глаза. И, не знаю, наверное, я действительно набираюсь опыта и взрослею, но я прекрасно понимаю…

— Дед. Ну это же всё грёбанная манипуляция и давление на жалость, — хмыкаю я.

Вильгельм хмыкает в ответ, причём явно удовлетворённый моей сообразительностью:

— Возможно. Тем не менее, предложение действительно, и я ни капли не лгал. Откажешься — я пойму. Ты не особо спешишь принимать участие в политических играх. Тебе бы играть, баловаться и смотреть на бёдра и ягодицы своих сопровождающих.

— Откуда ты… — поперхнулся я.

— Конечно же они всё это замечают, Михаэль! Они, кстати, не против, если что. Можешь попросить потрогать — они разрешат. Твоя красота и милота действительно открывают многие двери.

Я вскинул брови очень-очень высоко.

ЧО, РЕАЛЬНО⁈

— И тем не менее, если ты нам будешь помогать, я в долгу не останусь. И это не инвестиция и не кредит, как если бы ты брал всё безвозмездно. Это справедливая оплата.

Я протяжно выдыхаю, хмурюсь, снова складываю руки на груди, начинаю топать ногой.

Как там говорил великий мученик? « Мы ходим верой, а не виденьем. Это значит, что ты что-то знаешь, даже если ничего не знаешь»

Во что я верю? Я ведь действительно не знаю, как мне сейчас поступить.

Как и сейчас, во многих случаях я действительно даже близко не понимал, что и как делать, но я не опускал руки и со всем справлялся, потому что… верил? Да. Я именно верил в то, что делаю правильные вещи. И всегда всё выходило хорошо.

Быть может, вера — это действительно одно из сильнейших оружий?

А во что я верю сейчас?

— Ладно, — вздыхаю я, — Но не ради плюшек от Германии, а ради того самого. Людского.

Император без эмоций кивает.

Да ёмаё! Ну почему я такой ребёнок нарасхват⁈

* * *

В итоге, в следующие два дня, которые должны были быть моими свободными и развлекательными, я провёл в центрах допросов военных преступников.

Дожились.

Я стоял за бронированным стеклом и смотрел на людей. Поначалу их выводили по одному, якобы на действительно допрос. Но я понял, что от этого нет никакого смысла, ведь темнота в душе не зависела от их ответов, так что почти сразу я приказал выводить толпой.

Это были совершенно разные люди. Были и совсем молодые парни, только достигшие призывного возраста, и старики, всю жизнь сражавшиеся за страну. Были здесь, конечно, и женщины. В Германии, как нынче и в России, женщины — это вполне себе сильный пол.

Кстати, интересный факт, который я выяснил на курсах целительства — женщины, как маги, искуснее мужчин! Они лучше управляются с энергией. У мужчин этой энергии просто больше. Они как варвары с дубинкой, тогда как женщины — дуэлянты с рапирой.

— Откуда у него фуражка?.., — шептались люди за мной.

— Он потребовал, чтобы он был важный и в фуражке… — кто-то ответил.

Я же стоял очень важный и действительно в фуражке. Типа я тоже такой военный трибунал. Где они вообще такую маленькую нашли? И почему она чёрная?..

Я оглядел преступников.

— Первые три… не могу сказать. Темнота средней степени, — выношу вердикт.

Мне кивают, и тут же выводят трёх обеспокоенных, ничего не понимающих человека обратно.

И вот как здесь сказать? Они плохие, потому что не любят котят, любят подворовывать, изменяют жене, или готовы предать страну и убить своих товарищей в спину⁈ Здесь нельзя сказать наверняка.

В отличие от следующих трёх.

— Эта женщина, старик и парень практически чисты. Возможно, когда-то леденец у ребёнка отобрали. Не больше. Не вижу в них сильного зла.

Мне снова кивают, и эту троицу также уводят обратно.

И теперь я смотрю на последних двух. Ну да… а бывает вот такое.

— Напрочь гнилые, — говорю я, — Не знаю, что они совершили или хотят, но я думаю, они гарантированно отправятся в ад.

Это не просто плавающая темнота в душе, как было с первыми тремя. Это напрочь прогнившее дерево с человеческим обликом. Нельзя выпускать к людям.

Это был старик и женщина. И именно они при взгляде в мои глаза сильнее всех поджались и содрогнулись. Они это ощущают. Они знают, что я на них смотрю. Они ощущают дискомфорт за темноту своей души!

— Понятно, — вздыхает мужик, который был ответственен за текущий проводимый суд, — Господин Кайзер, можно вас?

Они, кстати, не знают, что я буквально наследник Германии. Сейчас мы придерживаемся легенды, что я иностранец-аристократ с германскими корнями. Но в целом так оно и есть. Просто мы не уточняем, что во мне аристократичного.

Мы с мужиком прошли в другое помещение, и оба присели за стол.

— Михаэль, скажу честно, до текущего момента всё это была проверка. Экзамен.

Я вскидываю бровь.

Что?..

— Да, я вижу ваше удивление. Два дня мы проверяли ваши способности определять. Надеюсь, вы не в обиде, что мы использовали вашу доброту фактически не по назначению, и простите нас за сомнения. Я думаю, вы должны понимать всю специфику.

Я протяжно выдыхаю. Причём специально выдохнул так, чтобы они поняли моё недовольство.

Два грёбаных дня… мне просто не доверяли? Вы издеваетесь⁈

Но я достаточно взрослый, чтобы не делать поспешных истерик

— Последние двое, которых вы окрестили прогнившими — им уже была назначена казнь. Первые трое действительно совершили преступление. А двое посередине преступление не совершали, а просто отказались продолжать бой, понимая,