Глава 17

Происходящее в расположении до щемящей боли в груди напомнило Крутову огненные годы Гражданской, когда золотопогонники на богослужении, напоказ, как в театре, привычно обмахивались крестным знамением, да тайком подкручивали усы. Хотя бойцы его, в порядком потрепанной и выцветшей от времени, но опрятной форме, мало смахивали на тех белогвардейских щеголей.

Серьезно и доверчиво, как дети, слушали они необычный инструктаж отца Гермогена. Тот, надо отдать ему должное, старался не давить на больную мозоль и не нес привычной церковной ахинеи о Боге, смирении и покаянии. А объяснял — скупо, технично и наукообразно, что только прибавляло понимания у бойцов, основополагающие принципы «нового оружия».

Благодать — энергия, пронизывающая всё мироздание, скрепляющая основу атомов и всего материального мира. Но для ее стяжания, генерирования и применения необходим уровень нравственной чистоты и незашоренности ума. Фашистские палачи, по определению, не могли ею овладеть, а уж тем паче — применять. Посему и использовали знание запретное, магическое и оккультное, коверкающее не только душу, но и ее материальный носитель — человеческое тело.

При соприкосновении же пуль, освященных Благодатью, темная бесовская наука пасовала и разрушалась. Батюшка разложил на складном столике Евангелие, распятие и четко, внятно читал слова молитвы, по окончании которых пояснял значение непонятных старославянских оборотов.

Бойцы слушали. Кто-то — внимательно, кто-то вроде бы и посмеивался про себя, но стоило только донестись дикому реву и лязгу цепи из передвижной будки с беснующимся умертвием, как живо сбавляли спесь, снимали пилотки и неумело крестились. Батюшка же лишь незаметно улыбался в усы, осеняя боевую паству крестным знамением.

Но война есть война. Она живо вносила свои коррективы, ни с чем не считаясь. Применять новое оружие пришлось, можно сказать, не отходя от кассы. Сначала забухали вдалеке пушки — началась обычная для немцев артподготовка. Крутов, не успев и ругнуться, услышал свист налетающего снаряда и рванул к Гермогену, чтобы утащить того в ближайшую ухоронку.

Не успел. Снаряд врезался в землю раскаленной и пышущей жаром болванкой метрах в трех от отца Гермогена, но, по счастливому стечению обстоятельств, не разорвался. Уже на бегу, осознавая всю абсурдность и нереальность происходящего, старший политрук увидел, как поп перекрестил снаряд, а затем воздел руки к небу, молясь.

Этот клочок земли был немцами хорошенько пристрелян, однако сегодня они, словно сговорившись, дружно мазали. Бойцы, привычно вжавшись в окопы, ошарашенно глазели на тщедушного попика аскетической наружности, который ни пуле, ни снаряду не кланялся, а стойко продолжал свое дело.

Политрук подскочил, рванул Гермогена за рясу и уволок в ближайший окоп.

— Слушай, поп, внимательно! — злобно процедил Крутов, время от времени вжимая голову в плечи от визга осколков и пуль. — Если за себя не боишься, то за меня побойся! Ведь под трибунал ты меня подведёшь, если я тебя не уберегу!

— А хорошим бы ты был командиром, товарищ старший политрук кабы трусил в бою? — неожиданно отрезал поп.

— Так-то я — мне по должности положено…

— Так я тоже воин! Боевой капеллан! Просто брань наша не против плоти и крови, а против духов злобы поднебесной.

Крутов хмыкнул и покачал головой:

— Воин — так воин, я ж не спорю. Только тупо под пулю или снаряд не подставляйся больше! А если орут «воздух» — то в укрытие или просто на землю хотя бы ложись. И это не трусость, батюшка! Тупо подохнуть — не наш метод! Не советский!

Прикинув, что артподготовка закончилась, Крутов приник к биноклю. Впереди, нагло и не таясь, показалась серая «цепь» немецких солдат. Шли они странно. Как-то неровно, дергано, ходульно, как заведенные куклы. С флангов, поддерживая эту нахрапистую атаку, ползла пара «Тигров».

— Ах ты в Бога душу… — ругнулся рядом Петр Иванович. — Вы буркалы их видели, батюшка? Похоже, что это мертвяки…

— Не сквернословь, товарищ старший политрук! — строго попенял отец Гермоген, принимая бинокль из рук замполита. — А умертвий проклятых не бойся — с нами крестная сила! — И поп ужом выполз из окопа.

— Куда, твою же дивизию⁈ Батюшка! — Крутов было дернутся за ним, но рядом вжикнули пули, выбивая из бруствера фонтанчики земли — пришлось вновь присесть.

Но смертельный металл опять миновал священника, словно сам Господь хранил его в этот день. Отец Гермоген, не вставая с колен, снова воздел руки к небу. Бойцы, переждавшие в окопах артподготовку, косясь на коленопреклоненного батюшку, привычно рассредоточились по позициям.

То тут, то там раздавались нестройные выстрелы из винтовок и стрекот коротких автоматных очередей. Но вскоре и эти выстрелы смолкли — бойцы осознали своё полное бессилие перед накатывающимся на окопы валом мертвяков. Ведь их выстрелы выбивали из фашистских умертвий лишь фонтаны гнилой черной жижи.

Отец Гермоген громогласно молился, и вдруг его массивный наперстный крест, да и сама сухощавая фигура священника неожиданно вспыхнули в серости осеннего дня ярким слепящим светом. Волна мертвяков остановилась, словно была не в силах перешагнуть некую невидимую черту. Те же из умертвий, кто по инерции её заступил, рассыпались невесомым прахом, на мгновения зависающем в неподвижном воздухе.

Крутов потер глаза, всё еще не веря в реальность происходящего.

— Товарищ майор… Савелий Дмитрич… — В горле старшего политрука словно комок застрял. — Ты это видишь? Работает, еще как работает…

— Вижу, Петя, вижу! — ошарашенно произнёс комбат, появившись в окопе в этот самый момент. Он не смел оторвать глаз от монаха, светящегося, словно огромная стоваттная лампа. — Слушай мою команду! Новый боеприпас заряжай! — неожиданно заорал Семёнов во все горло!

Послышались скупые, понятные бойцам команды, побежавшие вдоль окопов. Забухали трехлинейки, заряженные «особым боеприпасом», привезённым священником. Увидев, как жуткие умертвия, остановленные чудесной силой их батальонного капеллана, застыли, бойцы ободрились и принялись методично их отстреливать новыми заранее освященными пулями.

— Ура! — раздалось из окопов, при виде того, как нежить, одном лишь своим обликом навевающая жуть и ступор, падает наземь смердящими кучами серого тряпья.

— Живый в помощи Вышняго… — раздался зычный голос отца Гермогена, несмотря на его худосочный вид. Он прорезал стылый воздух, как горячий нож мерзлое масло, — в крове Бога небеснаго водворится, речет Господеви: заступник мой еси и прибежище мое, Бог мой, и уповаю на Него… — И он пошел вперед — грозный, слепящий, одухотворенный…

— За Родину! За Сталина! — Старший политрук, словно подброшенный жёсткой пружиной, выскочил из окопа и встал рядом с отцом Гермогеном вскинув