Насытившись Ци от горна, отошёл в свободный угол и решил делать упражнения на износ: отжимания на кулаках, пока костяшки не начнут кровоточить о каменный пол, глубокие приседания, пока ноги не превратятся в дрожащее желе, статические стойки, замирая в неудобных позах, пока каждая мышца не начнёт кричать.

Каждая капля пота, каждый судорожный вдох, каждая вспышка боли — всё будет превращаться в проценты прогресса.

Скинув пропахшую дымом рубаху, подошёл к стопке заготовок. Взял два самых тяжёлых стальных бруска, и холодный металл впился в ладони. Удерживая их на плечах, начал приседать.

Первый подход дался относительно легко. Двадцать. Тридцать. Сорок повторений. Мышцы стали гореть. Пятьдесят. Ноги задрожали. На пятьдесят третьем просто подкосились, и я рухнул на колени, бросив бруски.

Сидя на грязном полу, тяжело дыша, почувствовал это:

Волна густой Огненной Ци хлынула из «внутреннего горна» вниз по ногам, вливалась в ноющие мышцы — боль не уходила, но к ней примешивалось пульсирующее ощущение силы, словно невидимая сеть питала истерзанные волокна.

Через минуту был на ногах. Второй подход. Третий. Всего шесть, пока мышцы окончательно не отказали.

Заметил две вещи: во-первых, повторений стало гораздо больше, а во-вторых, сами движения стали идеальнее. Не думал об этом, но тело само ставило ноги шире, держало спину прямой, опускалось ниже, словно зная, как выжать максимум, задействовав каждое волокно. Я интуитивно ощущал свой собственный потенциал.

Дальше — икры. Затем — отжимания, подход за подходом, до хруста в суставах. Менял постановку рук: узко — нагружая трицепсы, широко — растягивая грудные, на кулаках — вбивая костяшки в утрамбованную землю.

Система придала какой-то фанатичный объём мотивации, хотелось выковать тело так же тщательно, как лучший клинок.

И я начал ловить кайф от процесса. Распределение Ци по работающим мышцам доставляло тонкое удовольствие. Буквально чувствовал, как тёплые волны энергии вливаются в микроскопические разрывы мышечной ткани, питая, исцеляя и заставляя расти.

Всё тело превратилось в один пульсирующий болью мускул. Пот лил ручьями, капая со лба и груди, оставляя тёмные пятна на пыльном полу. Мокрые волосы прилипли ко лбу, смешиваясь с въевшейся грязью.

Это истязание, и это прекрасно.

Через тридцать минут и пятнадцать подходов наступил предел — я завис на втором повторении, руки дрожали, как струны. Понимал, что если сейчас опущусь, то не поднимусь — трицепсы и грудные горели адским огнём.

Решил идти до конца.

Медленно, миллиметр за миллиметром, опустился ниже. Тело взвыло, мышцы отказались слушаться — тогда направил всю волю и концентрацию во внутренний горн. Почувствовал, как тот, словно вулкан, изверг весь накопленный запас Ци, вливая её напрямую в кричащие мышцы.

Время сузилось до одного бесконечного мгновения. Держал вес собственного тела уже не на физической силе, а на духовной энергии, о которой в прошлой жизни не имел понятия. Из горла вырвался сдавленный рык. Система отсчитывала десятые доли процента за каждую секунду за гранью возможного.

А затем всё кончилось — энергия иссякла, и я рухнул на пол.

Прохладный пол приятно холодил горящее тело. Дыхание рваными клочьями раздирало лёгкие, в ушах стоял гул.

[До следующей ступени: 31%]

Отлично! Лежал так целую минуту, прежде чем смог перевернуться на спину. Нужно было добить пресс, найти последние остатки воли…

Тяжёлая дверь кузницы со скрипом отворилась.

Не двигаясь, посмотрел в сторону входа — в дверном проёме вверх ногами предстала массивная фигура Гуннара.

Старик вошёл, тяжело ступая, и замер. Я ожидал чего угодно, но тот молчал, выглядя уставшим и вымотанным. В его глазах не было ни привычной ярости, ни даже презрения. Мужчина просто смотрел на моё распластанное на полу потное тело без интереса — убивать точно не собирался.

Прошёл мимо, обойдя меня, и его взгляд лениво прошёлся по кузнице в поисках табурета. Не найдя, кузнец тяжело вздохнул — видимо, вспомнив, что его трон отжил своё.

Я заставил себя подняться. Мышцы протестовали, но вид Гуннара действовал лучше кнута. Нельзя его злить — быстро натянул на мокрое тело грязную рубаху и, всё ещё тяжело дыша, встал у верстака, выжидательно глядя на верзилу.

Горн почти остыл — лишь несколько углей тлели в глубине. Старик бросил на них тоскливый взгляд, затем его глаза нашли в углу дырявые мехи.

— Ну и чего? — спросил он, и голос прозвучал глухо, без всяческой злости, словно говорил другой человек — уставший и опустошённый. — Договорился с мастерами?

— Со Свеном договорился, мастер. С кожевником Громом тоже. Но там… возникла проблема. Подходящей бычьей кожи сейчас нет.

Громила медленно повернул голову. На мгновение в глазах блеснула искра — смесь злорадства и разочарования. «Я так и знал».

— Значит, не будет мехов? — произнёс почти с облегчением. Словно был рад поводу похоронить безумную затею и вернуться к привычному миру.

— Нет, не совсем. Нашли временное решение, но нужно идти к охотнику Йорну — у него должна быть старая лосиная шкура. Гром сказал, из неё можно скроить.

Мужик медленно кивнул, глядя куда-то в стену.

— Йорн, говоришь… — протянул он, и в голосе прозвучали странные нотки. — Думаешь, даст?

Спросил так, будто действительно интересовался моим мнением — не приказывал, не насмехался, а спрашивал. Я даже опешил.

Пожал плечами.

— Не знаю. Но надеюсь, мастер.

Кузнец вдруг увидел на верстаке кусок жёсткой кожи и горшок с клеем.

— А это ещё что за хрень?

— Заплатка. Пока новых мехов нет, хотел эти подлатать. Больше воздуха, меньше усилий.

— Это да… — с какой-то безнадёжной тяжестью согласился он.

Его взгляд забегал по кузнице, ища, за что зацепиться. Что-то хотел сказать, но не находил слов.

— Голоден? — наконец спросил старик.

— Поел, мастер. В таверне.

Он кивнул и снова тишина.

— Ты это… иди к Йорну, раз нужно, — сказал мужчина, так и не посмотрев на меня. — Я бы сам сходил, да… — запнулся, махнул рукой, отгоняя неприятную мысль. — Иди. А я тут… приклею эту хреновину. Нечего времени терять.

Я замер, глядя на него с откровенным изумлением.

Гуннар сам собирается чинить мехи? Смотрел на него и будто видел совершенно другого человека — сквозь толстую броню из гнева, пьянства и упрямства вдруг проступили какие-то неведомые черты.

Верзила почувствовал мой взгляд.

— Чего застыл, щенок? — рыкнул тот отголосоком былой ярости,