Цокот копыт вырвался из переулка. Лошадь вынырнула из тумана — ярко горят жёлтые буркалы, клубится пар; существо — кем бы оно ни оказалось — шагнуло прямо к приманке.

Я сжал кулаки, готовый в любой момент ударить Астралом. Но не понадобилось. Лошадь ткнулась мордой в куклу — и та разлетелась, плюхнувшись в воду. Туманное животное глухо заржало и шагнуло следом — в чёрную воду канала.

Вода вскипела белым паром, скрыв всё происходящее, резко запахло гарью. За завесою пара не было видно, что случилось с лошадью, как именно она изникла.

Однако таки изникла, исчезла без следа, а теперь и сам туман медленно уползал прочь.

Савва прижался ко мне, глаза его сияли от страха и восторга.

— Сработало, дядько!

Я кивнул, сердце колотилось, как в кузне.

— Сработало. Но запомни, малой: это только разведка.

Задавать вопросы о том, что и как он проделал с тряпкой и доской, я не стал. Он должен думать, что я-то прекрасно всё это знаю и умею. И потом — почему тварь распалась, едва оказавшись в воде?..

Мы перебрались через мост на другой берег. Небо над Невой было низким, затканным облаками, а сама река казалась сейчас бесконечной чёрной лентой, по которой медленно тащился дым предутреннего тумана. Вода пугливо блестела, будто знала — немало бессонных глаз пристально вглядывается сейчас в каждое движение, в каждый отблеск, прислушиваются к малейшему плеску, и оттого тоже пыталась замереть, ну точно будто мы с Сапожком за перевёрнутой лодкой.

Савва семенил рядом, всё ещё озираясь. Я усмехнулся и хлопнул его по плечу:

— Вот видишь, малой, мы её и одолели. А ты молодец — сам додумался, как действовать, команды ждать не стал. Умение думать самому — это половина дела. Остальное — руки да глаза.

Сапожок тотчас словно бы раздулся от гордости.

— Я ж думал, дядько, что если её отвлечь, то и… может, поверит.

— Она и поверила, — кивнул я. — А понял, отчего она в воде… сгорела?

Савва помотал головой.

— Не, дядя Ловкач. Прости. А в самом деле, отчего?

— Сила там течёт, — сказал я твёрдо, без тени сомнения. — А исток у силы этой, Сапожок, явно в тех местах, куда мы и направляемся…

Пареньку этого хватило.

Мы прошли ещё немного по пустынному берегу. Лишь кое-где тускло светили редкие фонари.

— А, малой, прежде ты с таким не сталкивался ли часом? — спросил я, будто между делом.

Мальчишка почесал затылок, задумался.

— Не сам я… Но слышал.

— Ну-ка?

— Да всё тот же Митяйка, — Савва ухмыльнулся, — в чайной у Марфы плёл. Мол, есть в Петербурге лошадь, вся из тумана. Словно призрак. Ходит по ночам, ищет хозяина, что её когда-то на живодёрне бросил. Жестокий был, избивал её, мучил. Так вот, теперь, дескать, она по городу бродит, его ищет, чтобы отомстить, значит.

Он помолчал, деловито оглядываясь, а потом добавил уже серьёзно:

— Байки, конечно. Только вот теперь я её сам видел… и уже не знаю, байки ли.

Я хмыкнул, глядя на бледную гладь Невы.

— Сказка — ложь, да в ней намёк. Только не всегда он виден, приятель.

Савва кивнул, прижимаясь ближе.

Мы шагали дальше, на северо-восток, туда, где ждала Охта. И с каждым шагом Узел отзывался всё отчётливее — глухим биением под землёй, словно гигантское сердце, зарытое в глубине.

Охта встретила нас белой ночной тишиной. Дома тут были ниже, стояли теснее, многие и вовсе перекошенные, вросшие в землю, словно прятались от чужого взгляда. За заборами темнели огороды — жалкие полузатопленные грядки. Ни звука. Ни собачьего лая, ни кошачьего мява. Словно сама жизнь стороной обходила этот угол.

Я замедлил шаг. Тревога росла с каждым мигом. Каждый вдох болезненно отдавался в висках и в груди. Узел был где-то здесь, совсем близко.

Савва втянул носом воздух, нахмурился.

— Дядько… пахнет. Странно пахнет.

— Чем это? — спросил я, хотя и сам чувствовал разлитое в воздухе тянущее, вязкое, липкое нечто.

Липкое, но при этом и пустое.

Мальчишка замялся, подбирая слова.

— Пахнет так… будто дом стоял-стоял, а люди из него вдруг ушли. И всё там осталось: вещи, хлеб на столе, лампа горела… а потом — бац! — и никого. И запах тот есть, а пахнуть-то и нечему.

Я молча кивнул. Он описал ровно то, что и я ощущал — пустоту, застывшую в тени за каждым предметом.

Я остановился, втянул воздух. Глухие удары под землёй отзывались в рёбрах — Узел был близко. И невозможно поверить, чтобы при таком изобилии астралоходцев с менталистами в городе Узел никто бы не обнаружил, а, обнаружив, оставил без присмотра. Нет уж, таких подарков судьба не делает. Здесь просто обязано быть кольцо дозоров. И прорываться силой — всё равно что самому себе петлю на шею набросить.

Нет, чтобы пройти часовых, требовалось иное: отвести глаза, перехитрить, проскользнуть мимо.

— Дядька, — зашептал Савва, — а как же ты лошадь туманную мне доверил? А если б…

Но не договорил, видел, что не ко времени допытываться. Я же осматривался и думал — да и нечего было мне мальцу ответить, если б и хотел.

Где сидят сторожа, я мог догадаться. Заброшенные дома по соседству, пустые и тёмные. Нигде ни огонька. Оно и понятно, к самому Узлу местные стражу едва ли поставят. Да они ближе и не рвутся — правильно, побаиваются. Не ведают толком, что стерегут, но глаз не спускают.

— Дядька Ловкач, — Савва снова тронул меня за рукав. — Может, я… впереди пройду? Гляну.

Я хотел его отшить, мол, мал ещё. Но он уже приосанился, ножичек за голенищем проверил. Горячо зашептал:

— Я пролезу, клянусь! Вон там, через ту дыру, глядите, я кошкой