Тянуло за Неву, значит, хм…

— На Охту, — пробормотал я, и Савва, сидевший у печи, вскинул голову.

— Что, дядько?

— Там, — я кивнул в темноту, за окном. — Чую. Там сидит то, что я ищу. На Охте.

Мальчишка нахмурился, но не стал спорить. У него свой нюх — иной. Он видит пустые запахи там, где для других нет ничего.

— На Охте хмуро, — сказал он тихо. — Там и днём будто ночь.

— Тем лучше, — ухмыльнулся я. — Темнота — наше время. Я, Сапожок, по ночам ведь всегда работал, забыл, что ли?

— Не забыл, батько, как можно!

— А коль не забыл — то вставай, поднимайся, рабочий народ.

И присказки-то у меня уже здешние. Я встал, накинул пальто, проверил карманы. Савва тут же вскочил, готовый идти следом за мной куда угодно.

— Пошли, малой. Посмотрим, что там у них за вотчина. Если верно всё чую — интересные места у них на этой Охте. И дела там должны любопытные твориться.

Савва кивнул, и глаза его блеснули — не страхом, но азартом.

Мы вышли на улицу, и влажный ветер с канала ударил в лицо. Впереди лежала Охта — край, куда обычные люди лишний раз не суются.

И ещё было у меня чувство, что именно там и начнётся для Ловкача настоящее испытание.

Мы двинулись вдоль берега Обводного, на восток, туда, где канал отходил от Невы. Белая ночь заливала всё бледным, безликим светом: вода внизу поблёскивала мутным зеркалом, дома по левой, жилой стороне, стояли тёмные, пустые, словно мёртвые. Ни огонька в окне, ни голоса за ставнями.

Я чувствовал, как внутри поднимается тревога. Она не имела голоса, но толкала в спину, будто кто-то шептал: «Поторопись… не задерживайся… скорее, давай скорее!..».

И тогда я услышал это.

Позади, в гулкой тишине, возник медленный, размеренный цокот. Негромкий, но отчётливый — звук копыт по булыжнику.

Мы с Саввой замерли, потом разом оглянулись.

По берегу канала за нами шла лошадь. Серая, словно вырезанная прямо из утреннего тумана. От её шеи и крупа шли клубы белёсого пара, расползались по мостовой, плескались, словно волны, о стены домов, медленно стекали по травянистому скату к воде. Глаза у лошади светились жёлтым, точно ещё одни питерские газовые фонари.

Лошадь шла неторопливо, нетвёрдо даже, будто спотыкаясь, но шаг за шагом сокращала расстояние.

Савва вцепился в моё пальто, руки у него дрожали, но голос он пытался держать ровным:

— Дядько… это ж… конь. Всего лишь конь… Старый… хромой…

Я кивнул, хотя и сам чувствовал: ни один конь так не выглядит.

А внутренний голос уже отдал команду — нельзя дать ей нас нагнать. Ни в коем случае.

Я сделал шаг назад, отступая и сохраняя — для Сапожка — на лице самое спокойное выражение, какое только мог. Мол, и вправду, только кляча приблудилась. Внутри же лихорадочно перебирал варианты: дать бой? Но тогда я раскрою себя, своё местонахождение, свои силы. Враг узнает обо всём раньше, чем я буду готов. Нет. Бой — не вариант. Обмануть и ускользнуть.

Мы свернули к узкой арке меж домами. Лошадь хоть с виду и не торопилась, но копыта её стучали всё ближе, ближе. Казалось, что туман, исходящий от неё, сам подталкивает нас в спину.

— Держись рядом, малой, — прошептал я. — И в глаза ей не смотри!..

Сапожок трясся, но держался. Хотя, наверное, ему очень хотелось улепётнуть.

Однако он кивнул, и мы нырнули в переулок.

Но цокот не исчез. Теперь он раздавался со всех сторон, словно лошадь та шагала разом и по стенам, и по крышам, эхом отражаясь от камня. Я понял — уйти будет непросто.

Глава 11

Узел и пустота

Мы нырнули под арку, вокруг сомкнулась тьма, несмотря на белую ночь вокруг. Цокот раздавался всё ближе, хотя мы почти бежали, а серая лошадь с жёлтыми глазами, казалось, брела едва-едва.

— Сюда, малой! — прошипел я.

Мы метнулись в соседний двор-колодец: облупленные стены, ржавые трубы, дровяные сараи посередине. Савва тут же заметил:

— Батько! — и ткнул пальцем, намекая на проём в стене.

Мы юркнули туда, спустились по прогнившей лестнице в подвальчик и выскочили в соседний двор. Но цокот не отставал. Он словно прокатывался по воздуху — не по камню, а прямо по астральной жиле, что вилась за нами.

— Она нас чуёт, — процедил я. — Ну ничего, сейчас мы тебя, серая!..

Чистой силой Астрала мне сейчас не воспользоваться, но отчего бы не вспомнить кое-что из арсенала тех, кого я некогда поверг?..

Я отбил кусок штукатурки, быстро, в несколько взмахов, начертил на сырой стене кривую руну.

Воздух дрогнул. В арке впереди вспыхнула фантомная тень — словно ещё одна моя фигура побежала прочь.

Лошадь отозвалась — гулкий цокот раздвоился, словно метнувшись за фантомом. Но уже через миг кобыла вернулась — почуяла обман.

Савва шмыгнул носом, взвизгнул:

— Дядько, давай её в воду!

Мы резко свернули влево, пробежали ещё один двор, только уткнувшись в запертые по ночному времени ворота. Сапожок запрыгал в испуганном нетерпении, прикусив губу, не зная, как помочь — но я уже доставал из кармана те самые отмычки, что любезно оставил мне милейший Сергий Леонтьевич.

«Турецкая борода» провернулась со скрипом, и я пинком распахнул взвизгнувшие на ржавых петлях створки.

Савва был прав — канал оказался совсем рядом. Мы рванули к мосткам, проскочили мимо куч хлама и оказались у чёрной воды.

— Сюда! — Савва указал на перевёрнутую лодчонку.

Мы укрылись за неё, а мальчишка уже копошился — вязал из тряпок и доски что-то вроде куклы. Подсунул на край мостков и снова скрылся.

Я едва не усмехнулся: ай да Сапожок! Кукла в лунном свете белой ночи выглядела как