Перенаправление агрессии. Идеально. Теперь он не мой враг. Он мой… союзник. Разъяренный, непредсказуемый, но союзник.

— Ты… — прошипел граф.

Ерасов отступил на шаг. Улыбка сползла с его лица, как маска.

— Ваше сиятельство?

— Так это ты, старый интриган, мне голову заморочил⁈

Голос графа набирал силу с каждым словом.

— Ты со своими профессорами и экспертизами совсем меня замучал. У меня и из головы вылетело. Есть же Разумовский! Точно!

— Граф, я не понимаю, о чём вы…

— Я из-за тебя чуть не прогнал единственного лекаря в Империи, который творит чудеса!!!

Он рванулся ко мне. Схватил за рукав — резко, сильно, как утопающий хватается за спасательный круг.

— Разумовский! Вы должны… Вы обязаны… Пойдёмте! Немедленно! Посмотрите, что с моей женой!

Он уже разворачивался. Уже тянул меня к дверям реанимации. Уверенный, что я пойду. Уверенный, что любой пойдёт за ним — он граф, он приказывает, и люди подчиняются.

Маятник качнулся в другую сторону. Из врага он превратился в просителя. Но правила игры теперь устанавливаю я. Я мягко, но твёрдо высвободил свой рукав. И остался на месте.

Граф сделал несколько шагов к двери. Потом понял, что за ним не идут. Остановился. Ошарашенно обернулся.

— Разумовский?

В его голосе было недоумение. Почти детское. Он просто не мог обработать ситуацию, в которой кто-то осмелился не подчиниться его порыву.

— Почему вы не идёте?

— Сначала вы извинитесь.

Мой голос был тихим. Но в звенящей тишине коридора он прозвучал как удар колокола.

Граф замер.

— Что⁈

— Вы только что публично назвали моих коллег дружками убийцы.

Я кивнул в сторону Кобрук и Мышкина. Оба смотрели на меня — она с ужасом, он с изумлением.

— Главврача уважаемой больницы. Следователя Инквизиции. Людей, которые неделю обивают здесь пороги, пытаясь помочь вам и вашей жене. Которые рискуют карьерой. Которые тратят время, силы, нервы. А вы их унижаете.

Пауза.

— Я не сдвинусь с места, пока вы не извинитесь перед ними.

Сейчас. Самый важный момент.

Не просто осмотреть пациентку. А установить правила. Создать рабочую атмосферу. Я не могу работать, когда на моих коллег кричат. И я не могу работать с пациентом (а граф сейчас именно пациент), который не уважает лекаря.

Это не гордость. Это профессиональная необходимость. Он должен понять, что с этого момента главный здесь — я.

Тишина.

Мышкин смотрел на меня выпученными глазами. Кобрук схватила меня за локоть, зашипела:

— Илья! Прекрати! Не усугубляй! Мы же почти прорвались!

Я не повернулся.

— Двуногий! — ликовал Фырк в моей голове. — Так их! Так! Поставь аристократа на место! Покажи ему, где раки зимуют! Ты мой герой! Я сейчас от восторга штаны обмочу… если бы они у меня были!

Граф Минеев смотрел на меня. Я видел, как на его лице проносится буря эмоций.

Сначала — непонимание. Полное, абсолютное непонимание. Этот… этот лекаришка смеет ему приказывать? Ему, графу Минееву?

Потом — ярость. Он сжал кулаки. Побагровел снова. Сделал шаг ко мне. Челюсть выдвинулась вперёд.

Я не отступил. Не отвёл взгляд.

И тогда он посмотрел на закрытую дверь реанимации. Туда, где лежала его жена. Опутанная проводами. Умирающая. И ярость… сдулась. Как проколотый воздушный шар. Ушла из его лица, из его позы.

Осталось только отчаяние. Вот она, точка перелома. Любовь к жене снова оказалась сильнее родовой гордыни. Он сломался. Теперь он готов слушать. Теперь он готов лечиться. Граф сделал глубокий, судорожный вдох. Плечи опустились. И он сдался.

Медленно, тяжело, как старик, он подошёл к Кобрук и Мышкину. Встал перед ними. Смотрел не на них — куда-то в стену.

— Прошу… — голос был глухим, хриплым, еле слышным, — … меня извинить, господа лекари.

Слова давались ему с трудом. Каждое — как камень. Но он их произнёс.

Кобрук тут же засуетилась:

— Что вы, ваше сиятельство! Мы всё понимаем! Нервы, стресс…

Мышкин кивал:

— Разумеется, граф. Никаких обид…

Граф не слушал их. Он смотрел на меня. Молча. С немым вопросом в глазах.

«Доволен?»

Я коротко кивнул. Без злорадства и триумфа. Просто — принял. Правила установлены. Теперь можно работать.

— Теперь ведите, — сказал я.

Палата интенсивной терапии встретила нас тихим гудением аппаратуры и резким запахом антисептика. Антисептик — это фасад. Под ним — другое. Металлический оттенок гемоглобина. Сладковатый, аммиачный дух уремии — почки не работают. И что-то еще… гнилостное. Некроз? Инфекция?

Анна Минеева лежала на высокой функциональной кровати в центре палаты.

Первое впечатление — паутина. Паутина проводов, трубок, катетеров, которая опутывала её тело. Капельница на штативе. Назогастральный зонд. Мочевой катетер — мешок под кроватью наполовину заполнен тёмной, почти чёрной мочой. Электроды кардиомонитора.

Я зафиксировал взгляд на массивной машине у изголовья Диализатор. Значит, анурия продолжается. Моча в мешке темная — миоглобин? Продукты распада? Кровотечение было массивным.

Я остановился у порога. Охватил картину одним взглядом.

Женщина лет сорока пяти. Когда-то — наверное — красивая. Сейчас — бледная, одутловатая. Отёки исказили черты лица, превратили его в маску. Кожа — желтоватая, с землистым оттенком. Губы — сухие, потрескавшиеся.

Без сознания.

— М-да, двуногий, — вздохнул Фырк, и в его голосе впервые за долгое время было сочувствие. — Тут работы непочатый край. Она похожа на утопленницу, которую только что из реки вытащили. Плохи ее дела.

Монитор над кроватью показывал цифры. Пульс — 92, ритм синусовый, но с редкими экстрасистолами. Давление — 90/60, низковато, но не критично. Сатурация — 96 %, на кислороде через назальные канюли.

— Как видите, господин Разумовский…

Ерасов. Конечно. Он проскользнул в палату следом за нами, как тень. Как таракан, который всегда находит щель.

— … состояние пациентки тяжёлое, но стабильное.

Он встал рядом со мной, сложив руки на груди. Поза лектора перед студентами. Голос — профессорский, снисходительный.

— Мы проводим всю необходимую терапию согласно протоколу. Диализ каждые двенадцать часов, оптимизированный режим ультрафильтрации. Гемостатическая терапия — транексамовая кислота, этамзилат, свежезамороженная плазма. Инфузионная поддержка, коррекция электролитов…

Я не слушал.

Белый шум. Он не лечит. Просто озвучивает протокол. Зачитывает инструкцию к сложному прибору, не понимая, почему тот не работает. Для него это набор симптомов, которые нужно купировать.

Я подошёл к кровати. Наклонился ближе. Глаза. Я осторожно приподнял веко.

Иктеричность склер. Желтуха. Значит, билирубин высокий. Печень. Она тоже в игре. Вялая реакция зрачка — гипоксия? Интоксикация? Бледность конъюнктив — анемия. Ожидаемо при такой кровопотере.

Кожа. Я взял руку пациентки — холодная, влажная, с неприятным, восковым оттенком.

Холодная, липкая. Периферический