но уютная обстановка — тёмные доски пола, блестящие от времени и износа, очаг с потрескивающими внутри дровами, от которого распространялся смоляной запах, смешиваясь с ароматом сушёных трав, висящими под потолком тонкими пучками. Над огнём покачивался закопчённый котёл — я пришёл как раз к обеду. Вдоль длинной стены стоял стол — крепкий, грубо сколоченный, но вытертый до гладкости ладонями и локтями. На нём лежали простые весы и несколько бронзовых гирек — скромное богатство нашей семьи, а рядом была коробка со всякой мелочью: мотки шерстяных нитей, пара деревянных гребней для волос и маленький пучок цветных полосок ткани, перевязанный бечёвкой. Видимо, матушка недавно вернулась с рынка и выставила купленное на стол для того, чтобы разложить вещицы по местам. У противоположной стены — ветхий сундук, куда аккуратно складывали одежду, чтобы она не пропиталась кухонным дымом. На крышке лежала игрушка — грубая деревянная лошадка, выструганная отцом в редкий свободный вечер, что служила верой и правдой ещё маленькому мне, а потом братьям. На стенах ничего лишнего, только несколько железных крючьев, на одном из которых висел вышитый кусочек ткани — подарок от дальнего родственника, когда-то бывшего в столице проездом. На фоне скромного интерьера он смотрелся почти роскошью. По левую руку наверх шла узкая винтовая лестница, по которой можно было попасть на второй этаж, где находилась общая спальная. Большего мы себе позволить не могли, даже несмотря на полностью отдаваемые мной деньги, выплачиваемые казной за службу — за время учёбы у отца накопилось немало долгов, да и братьев нужно было кормить, а дела у мелкого торговца всего лишь репой шли не очень даже сейчас, в куда как более сытые времена. Ну да раз Юрген попал на обучение в Круг, то жизнь стариков станет попроще, а Ульрих будет им поддержкой. Я же могу только продолжать высылать деньги.

— Давай, сынок, садись, как раз супчик поспел — на службе своей наверняка и не ешь совсем толком?

— Хах, Ингрид, да ты посмотри на него — поперёк себя шире. Не иначе как за двоих ест, да, Герман? — отец хлопнул меня по плечу. Для этого ему пришлось привстать со скамьи.

— Ну… харчи у нас сытные, не отнять. Снабжение армии налажено хорошее, — а школа Восстановления творит настоящие, хах, чудеса.

— Да, Герои молодцы — такие дела закрутили, что за волосы хватаешься. Шутка ли, твой старик совсем недавно даже в лечебницу ходил, где всамделишные колдуны любой недуг лечат. И монет немного взяли — я уж думал, что обдерут как липку, ан нет. Всё по-божески.

— А соседушка наш, Гильберт, так и вообще говорит, что…

Я даже особо не вслушивался в смысл произнесённых слов — и так было хорошо. Всё же родной дом есть родной дом.

* * *

— Так а чем ты там в своей армии занимаешься, сынок?

Вопрос матери застал меня врасплох. Точно, я же ни разу не упоминал в письмах, кем именно являюсь. Вот же… неловко получилось.

— Да, да, и расскажи нам ещё про этого вашего генерала, который походом командовал. Люди бают, что он одним своим взглядом горцев заставлял в исподнее гадить.

— Генрих! Не за столом же, — мать пихнула отца в бок локтем.

— А ну, старая, не буянь. Видишь, с сыном говорю.

— Ну так не про исподнее варваров же.

— Эх, да что ты понимаешь. Так чего, Герман? Что молчишь-то?

— Да вроде как этот генерал я.

За столом установилась тишина. Отец с матерью переглянулись, после чего посмотрели на меня.

— Ты чего, сынок, шутки так шутишь?

— Нет, ма. Я и впрямь командовал походом королевской армии на юг.

— Кхем, кхем, — откашлявшись, отец встал из-за стола, после чего подошёл к сундуку, открыл его и, порывшись немного, достал бутылку с мутным содержимым.

— Ты чего это удумал, старый?

— Ай, помолчи. Такие новости и не обмыть — грех.

Мать, поджав губы, всё же не стала продолжать давить и принесла две деревянных кружки — на стекло также не было денег. Хотя… меня начали понемногу терзать смутные сомнения.

— Давай, Герман, за твою победу тогда, — отец налил до половины в каждую кружку и отставил бутылку в сторону, — вот, хранил до чьей-нибудь свадьбы, но здесь уж повод такой, что и сказать грешно — сын-то мой генерал целый! Да ещё и… эх… будем, Герман. Нам с твоей матерью надо будет принять вести такие. В ведь там и ельфы эти были, да?

— Были, — беру кружку и делаю глоток. Горько и безвкусно — не идёт ни в какое сравнение с горными настойками. Надо было захватить с собой пару бутылок. Ну да буду знать на будущее.

— Ох, — мать прикрыла руками рот, — и как же вы их сдюжили-то?

— Умением.

— А вот это правильно — головой надо всегда думать, хоть ты ельфов рубишь, хоть деньги считаешь. Давай, Герман, ещё по одной.

— Да куда ты напиваешься-то, старый? Вредно же.

— Тихо, женщина. Сегодня — можно.

Мать на него только полотенцем замахнулась, но не ударила. Выпили ещё.

— Скажи, отец…

— Да, Герман?

— А сколько вы получали денег от меня? Просто смотрю я на наш дом, и как-то обновок никаких не вижу. Даже со старыми долгами и братьями такого быть не должно.

— Так это… по пять золотых каждый месяц нам выдавали.

Кружка в моей руке чуть не треснула от внезапно приложенной силы.

— Пять? О чём речь?

— Ну так получили мы твоё письмецо-то, — почувствовав изменение моего настроения, зачастил отец, — и пошли в контору армейскую, где, значит, денежными делами ворочают. Там имя твоё назвали, роспись и этот… рап… раптор…

— Рапорт.

— Да, точно, рапорт ещё отдали. Ну а нам и вручили пяток золотых. А… что такого-то? — с лёгкой опаской поинтересовался отец.

— То, что мне положено в четыре раза больше, а вам я положил выделять всё своё довольствие.

— Это чего получается-то… надули нас?

— Получается, так, — я вздохнул.

— Ой, прости нас, Герман, — на глазах матери начали наворачиваться слёзы, — не уследили, старые. Это ж какие деньжищи-то?

— Да ну вы-то при чём здесь? — я немедленно начал успокаивать разволновавшихся стариков. — Мне самому нужно было вам в письме точно указать размер положенного довольствия. А то писари, которые отвечали за выдачу денег, поняли, что вам неизвестна сумма,