Повисла тишина. Она унесла тазик и вернулась с двумя кружками горячего чая и таблетками.

– Анальгин, выпейте две. И чай – горячий и сладкий, помогает при шоке.

Я послушно выпил таблетки и взял кружку. Чай оказался крепким и приторным – как раз тем, что было нужно.

– Есть кому позвонить? Родители будут волноваться, – спросила она, садясь напротив.

– Тётка, – поправил я машинально. – Но она привыкла, что иногда я пропадаю. До утра волноваться не станет.

Дарья Евгеньевна кивнула, отпила чай. В комнате повисла спокойная, немного странная тишина, нарушаемая только тиканьем часов. Между нами образовалась особенная близость – следствие пережитого вместе ужаса.

Следующие дни слились в странный, словно оторванный от привычной реальности период. Утром я просыпался на её диване, поначалу не понимая, где нахожусь и почему. Затем память возвращалась вместе с болью.

Дарья Евгеньевна настояла, чтобы я остался. «У вас может быть сотрясение», – произнесла она строгим преподавательским тоном, с которым не спорят. Я и не стал.

Она уходила в институт, оставляя еду и указания отдыхать. Возвращалась вечером с лекарствами и бинтами. Ужинали мы вместе, сначала молча, затем постепенно разговоры стали естественней.

– Как прошла лекция? – спрашивал я, нарушая тишину.

– Ваши однокурсники спрашивали, где вы. Я сказала – заболели. Конспекты принести?

– Если несложно.

Разговоры текли свободно, меняя темы – от института к книгам, от книг к личным воспоминаниям и переживаниям.

На третий вечер, когда чаепитие уже стало нашим привычным ритуалом, я неожиданно признался:

– Знаете, часто чувствую, что живу не своей жизнью. Как будто играю чужую роль.

Она подняла глаза от кружки и внимательно посмотрела на меня.

– В каком смысле?

Я замялся. Как объяснить ей это чувство раздвоенности, память о событиях, которых не было, ощущение, будто живёшь уже не в первый раз?

– Иногда мне кажется, что я заранее знаю, что произойдёт. Или что что-то уже было, но иначе. Сильнее, чем просто дежа вю.

Дарья Евгеньевна задумчиво постучала ложечкой о край чашки.

– Фрейд сказал бы, что это подавленные воспоминания или защитная реакция психики.

– А вы как думаете?

– Что жизнь сложнее любых теорий. И иногда лучше не копаться в своих странных ощущениях.

В её голосе уже не звучала привычная преподавательская уверенность – скорее осторожное понимание человека, которому не понаслышке знакомы причуды судьбы.

С каждым днём строгая преподавательская маска спадала с неё, открывая совсем другую женщину – умную, ироничную и печальную одновременно. Дарья рассказывала мне про диссертацию, про заветные мечты о ленинградских архивах, про сложности женской карьеры в науке. Я слушал её, изредка вставляя вопросы, и удивлялся переменам. Неделю назад передо мной была неприступная фигура за кафедрой, теперь – женщина в домашнем халате, доверительно открывающая самое личное.

Однажды вечером я спросил:

– Почему вы одна? Вы ведь красивая, умная…

Она усмехнулась грустно и слегка иронично:

– Красота и ум не гарантируют счастья. Скорее, наоборот. Мужчины боятся таких женщин. А те, кто не боится, обычно уже женаты.

В голосе прозвучала печаль, которую она быстро скрыла за улыбкой:

– Впрочем, что это я… Вы молодой, у вас всё впереди. Не повторяйте чужих ошибок.

Но пропасти между нами уже не было: мы были просто двумя людьми, которых странным образом соединила судьба, и эта связь с каждым днём становилась крепче.

Проснулся я от тихого шороха – медленно всплыл из сна, словно из тёплой воды. Комната залита лунным светом, и привычные предметы стали призрачными и незнакомыми. Часы показывали половину третьего ночи – самое глухое время, когда город спит крепче всего.

Повернув голову, я замер. Дарья стояла у окна, повернувшись спиной. Лунный свет обрисовывал её силуэт серебром и тенями. Медленно, будто во сне, она расстёгивала блузку.

Я должен был отвернуться или окликнуть её, но не смог пошевелиться, заворожённый происходящим. Блузка беззвучно упала на пол. Под ней была белая комбинация, полупрозрачная в свете луны.

Она повернулась ко мне. На её лице не было ни удивления, ни смущения от того, что я бодрствую. В глазах читалась странная решимость, смешанная с тихой грустью.

– Не притворяйся, – тихо сказала она. – Я знаю, что ты не спишь.

Комбинация упала следом за блузкой. Теперь на ней оставалось лишь простое белое нижнее бельё, выглядевшее на её теле изысканно и волнующе. Её руки потянулись за спину, расстёгивая лифчик.

– Дарья Евгеньевна… – прохрипел я, с трудом узнавая свой голос.

– Просто Дарья, – поправила она. – Здесь нет студентов и преподавателей. Есть только мужчина и женщина.

Лифчик упал, открыв её груди, тяжёлые и зрелые, с тёмными сосками, освещённые серебристым лунным светом. Она не прикрывалась, не торопилась – давала мне смотреть.

Последними были трусики. Дарья одним плавным движением избавилась от них, оставшись совсем обнажённой. Лобок аккуратно подстрижен, бёдра сильные, живот слегка округлый – тело зрелой женщины, уверенной и живой.

Она неслышно подошла к дивану и села на край, положив прохладную ладонь мне на грудь.

– Ты спас меня, – прошептала она. – Рисковал жизнью ради чужого человека. Таких мужчин почти не осталось.

– Я просто… – попытался я возразить, но она приложила палец к моим губам.

– Тихо. Не порть момент словами. Ты заслужил награду, и я хочу тебе её дать.

Она наклонилась, и наши губы встретились в осторожном, пробующем поцелуе, будто она заново открывала для себя это умение. Осторожность быстро сменилась уверенностью – её язык скользнул между моих губ, пальцы запутались в волосах.

Она пахла ромашковым чаем и хозяйственным мылом – обычными ароматами, сейчас ставшими невероятно притягательными. Я обнял её, притягивая ближе; кожа была удивительно мягкой.

Когда её пальцы коснулись резинки моих трусов, происходящее стало казаться нереальным, замедленным, как в кино. Медленно, почти торжественно, она стянула их вниз. Я чувствовал себя прозрачным под её пристальным взглядом.

Дарья опустилась на колени рядом с диваном, её одежда лежала на полу смутным пятном лунного света. Она сняла мои трусы так осторожно, словно освобождала рану от последнего слоя бинтов. Я хотел что-то сказать, пошутить, разрядить напряжение, но слова не шли. В груди стучало сердце – казалось, этот стук был слышен во всём доме.

Её ладонь легла на моё бедро – горячая, тяжёлая. Она провела пальцами по внутренней стороне бедра, осторожно, затем уверенней, словно исследовала не только моё тело, но и собственную решимость. Я был полностью беззащитен перед ней, обнажён и телесно, и душевно.

Дарья наклонилась ближе, её волосы касались моей груди, дыхание учащалось. В её влажных глазах смешивались напряжённая концентрация хирурга и азарт игрока, знающего ставку и принимающего её целиком.