Лёха решил взлетать сам.

— Мы всей толпой исползали этот участок вдоль и поперёк, — рассказывал потом он. — Десятки раз промеряли длину с точностью до метра, выбирали линию взлёта.

— Мастерство не пропьешь. Взлетим! — ответил Лёха на вопросы и сомнения, ещё в Испании он пробовал взлёт с укороченной дистанции.

И вдруг у нашего попаданцы случайно вырвалось:

— Эх, вертолёт бы сюда!

Фраза вызвала недоумение. Все уставились на него — никто не понял, о чём он.

Лёха замолчал, но мысленно сделал себе зарубку в памяти. И снова начались разговоры — как взлетать, где «подрывать», как рассчитать разбег.

Организованные китайцы, как всегда, подошли к делу с изобретательностью и коллективным энтузиазмом. За пару часов они сплели несколько толстых канатов из всего, что нашли — от рисовой соломы до травы и веток — и, собрав «стопятьсот мильёнов» народу, дружно оттолкали СБ к самому краю высохшего поля. Хвост самолёта нежно привязали к деревьям — чтобы при запуске не утащило в небо всю китайскую деревню.

С рисового поля, ещё недавно залитого водой, за несколько дней успели спустить остатки влаги, и теперь оно представляло собой коротковатую, но ровную, будто специально утрамбованную полосу — пусть и пахнущую рисом и илом.

Лёха залез в кабину, моторы загудели, пропеллеры разогнали по воздуху мелкую пыль и рисовую шелуху. Проверив приборы, он выглянул в окно, поднял руку и махнул:

— Готовность!

Прогрев двигатели, Лёха плавно дал полный газ. Винты, раскручиваясь, подняли бешеный вихрь из пыли, комьев грязи и рисовой шелухи, канат натянулся. Воздух заволокло мутным туманом, будто самолёт взлетал не с поля, а из котла на пару. Самый отважный из китайцев — стоявший ближе всех к хвосту и держащий в руках здоровенное мачете — дождался, пока моторы завоют на полную, и с героическим замахом влепил по канату, удерживавшему самолёт.

СБ, как снаряд, рванул вперёд. Полоса под ним быстро кончалась, деревья стремительно приближались. Лёха потянул штурвал на себя, и машина, подорвавшись в последний миг, буквально перескочила верхушки, едва не задев их колесами. На мгновение показалось, что хвост зацепит ветки, но самолёт уже выравнивался, цепляясь за воздух, и плавно начал набирать высоту.

Внизу остались китайцы — мельтешащие точки, размахивающие руками и мачете, а в небе впереди начинался путь домой.

На месте вынужденной посадки остались штурманы, стрелок-радист, техники. Потом их подобрали и доставили в Ханькоу по реке — на крохотном катерочке.

Встречали их торжественно, с шутками и подколками — ведь в Китае редко доводилось видеть советских авиаторов, прибывающих по воде. С тех пор над ними подшучивали — «морская авиация особого назначения». Особенно доставалось добродушному Вяземскому, который с серьёзным видом рассказывал, как ему дали порулить катером.

Основной аэродром базирования — Ханькоу — представлял собой круг диаметром около километра, с бетонной полосой длиной в тысячу метров и шириной шестьдесят. Всё остальное было просто поле. В дождь оно превращалось в кашу — колёса утопали по самые ступицы.

Вечером того же дня, когда аэродром стих и китайцы разошлись по казармам, Лёха забрался в дальний угол ангара — туда, где гул моторов уже не докатывался и где пахло керосином, бумагой и пылью. Сев на ящик, он достал несколько листов бумаги, спёртой у американцев на аэродроме в Гуанджоу, линейку и карандаш.

Он перебирал в голове всё, что помнил про вертолёты: несущий винт, как компенсируется крутящий момент хвостовым и как устроен тот самый загадочный автомат перекоса. Тут Лёху заклинило. Он рисовал раз пять или даже больше. Потом пошел в мастерскую и нашел пару колец, палочек и долго изображал модель в натуральную величину.

— Ладно, советские технические гении поправят, если я чего накосячил со склероза, — решил наш герой.

Карандаш скрипел по бумаге. Лёха рисовал уверенно и с пониманием — кабину, ротор, вал, хвостовую балку. Пару раз задумывался и начинал добавлять подробности, пока на листке не проступил силуэт — странная, ещё не существующая машина.

— Нет пророка в своем отечестве! — Лёха писал короткими английскими фразами и рисовал стрелочки.

Когда он откинулся назад и посмотрел на набросок, в груди шевельнулось чувство, похожее на уверенность. Пусть криво, пусть на коленке, но это был вертолёт. Настоящий. Только пока ещё не из этого времени.

А потом он перехватил уезжающего в Союз Павла Рычагова.

— Захвати вот это, — попросил он, протягивая сложенные листочки. — Отдай в отдел винтокрылых машин, кто автожирами занимается. Лучше лично передай, не через НКВД.

Рычагов посмотрел на него с удивлением, усмехнулся и сказал коротко:

— Чего везу то?

— Автомат перекоса. — честно ответил наш герой.

Рычагов на секунду замер, а потом начал ржать.

— Добро. Лёха! У тебя и так жизнь постоянно с перекосом несётся вскачь, а ты ещё этот бардак и автоматизировать пытаешься! — утирая глаза произнес Рычагов.

— Штуковина из двух тарелок — нижняя слушает пилота, верхняя крутится с винтом и передаёт каждому лопуху, как себя вести. — честно пояснил наш герой.

Середина мая 1938 года. Аэродром около Ханькоу.

Лёха, толкнув тяжёлую дверь штаба, шагнул внутрь и сразу наткнулся на знакомую фигуру — худого и длинного, как жердь, с угловатыми движениями, жилистого человека в выгоревшей гимнастёрке с близко посаженными глазами. Тот стоял над картой, что-то горячо объяснял переводчику, размахивая карандашом, и голос его гремел так, будто отдавал приказы самому Чану Кайши.

— Хрюкин! — громко сказал Лёха, не веря глазам. — Тимофей! Какими судьбами тут?

Воин вздрогнул, замер, будто его ткнули в бок, потом медленно обернулся. На его лице сначала промелькнуло досада, а потом недоумение. Лицо воина вытянулось, потом расплылось в широкой, почти мальчишеской улыбке.

— Лёша⁈ Вот не знал, что ты тоже тут, зараза! — Хрюкин метнулся навстречу, едва не сбив стол, и обнял Лёху так, что у того захрустели лопатки, хлопая по спине, будто проверял прочность лётного комбинезона.

— Я слышал тебя во Владивосток отправили!

— Ну как видишь ненадолго! — усмехнулся Лёха.

В дальнейшем общение перетекло в воспоминания приправленные охотничьими историями. Хрюкин налил себе чая, добавил ложку сгущёнки — редкость в этих краях — и, всё ещё не веря, разглядывал Лёху, будто боялся, что тот сейчас растворится.

Хрюкина назначили на место Рычагова, убывшего в Союз. Приказ пришёл неожиданно, как обычно приходят такие бумаги — сухой текст и без объяснений.

— Ну давай, выкладывай, — наконец сказал Хрюкин. — Говорят, японцам ты их авианосец попортил? Утопили⁈

Лёха ухмыльнулся.

— Утопить, это вряд ли. Попортил слегка скорее, хотя горело там хорошо, но двумя некрупными бомбами его не утопишь. Разве что очень уж удачно надо попасть. Напугали скорее всего.

Хрюкин слушал, не перебивая. Глаза у него потемнели, лицо вытянулось, и только пальцы медленно стучали по столу.

— Вот ведь… — произнёс он негромко. — Двумя бомбами… И ведь попал, попал…

Он замолчал, уставившись на карту, где синей линией извивалась Янцзы.

— Знаешь, — сказал он вдруг, как-то мечтательно, — японцы наступают же опять. И у нас тут всё больше морских самолётов стало. Вон, под Уханем сбили японца — чисто флотские истребители, тип 96 и без баков. Похоже, и у нас тут, на Янцзы, свой авианосец завёлся.

Лёха поднял брови.

— С передовых аэродромов скорее действуют, вряд-ли япошки в реку целый авианосец загонят, — подло испортил голубую мечту наш попаданец.

— Не думаю, — Хрюкин хмуро глянул в окно, где вечерело и пахло дымом. — Тут пилота допрашивали, утверждает, что с авианосца летали. Правда переводчики ещё те были… С японского на китайский и потом уже на русский.

Глава 13

Химия высокого полета

Май 1938 года. Аэродром около Ханькоу.