— Ну как тебя, Лёшенька, в который раз угораздило вляпаться в такой блудняк. Хотя лучше было бы с земли наблюдать?
Апрель 1938 года. Небо над аэродром в пригороде Ханькоу.
Взлетал Лёха последним. Лётчики не любят это слово — оно тянет за собой дурной фатализм, но пока к его борту прикатили пусковую тележку с аккумулятором, пока раскрутили инерционный стартер, самым крайним в очереди на взлёт оказался именно наш попаданец.
Основная масса истребителей, включая и его китайцев, уже рванула на восток — туда, откуда шли японские бомбардировщики и где уже начаналась гигантская огненная карусель. Лёха, оторвавшись от полосы, машинально взглянул туда, куда истошно махал техник перед стартом — и поганое чувство захлестнуло его, дело дрянь. С севера, даже скорее с северо-запада, в сером, как промасленный ватник, небе появлялись точки. И очень быстро растущие. Видимо часть японских самолетов сделала крюк и заходила на штурмовку аэродрома.
Пока «ишак» вяло, будто нехотя, отрывался от полосы, Лёха проклинал всё на свете. Машина едва ползла вверх, скорость оставалась на грани сваливания, шасси торчали наружу. Сорок три раза надо крутануть проклятую рукоятку! Взгляд выхватил сверху — впереди, чуть по правому борту — тёмные силуэты.
Мелькнула злая, холодная мысль — собьют как куропатку на взлёте. Но Лёха рыкнул, бросил барабан, вжал газ до упора и резко развернул машину носом навстречу приближающимся врагам. В лоб. Ближе! Давай! Он искренне ненавидел лобовые атаки. Неизвестно, кто первый сдёрнет. А если тот псих, в плену самурайских иллюзий, решит, что пора на небеса к ихнему сраному Аматэрасу? Ему-то, Лёхе, ещё перед «зелеными человечками» отчитываться!
Японец не стал тянуть. Дал очередь метров с трёхсот — на пределе. «Ишак» вздрогнул, как от удара кулаком в бок.
— Бл***ть! — выдохнул Лёха сквозь зубы. — Даже шасси убрать не успел…
Лёха откинул предохранители, вжал обе гашетки — и четыре огненные струи потянулись навстречу японцу. Тот, как по команде, круто взмыл вверх, уводя машину из лобовой атаки.
Лёха выдохнул — видимо, его самурай не стремился к харакири.
Противник разворачивался, намереваясь зайти с хвоста. Лёха одной рукой яростно вращал проклятую рукоятку уборки шасси — сорок три оборота, сука, хреновы поборники физкультуры!
Главное — не суетиться, не нервничать. Японец только-только заканчивал разворот, несколько секунд в запасе ещё оставались, думал наш герой, прежде чем тот ляжет на боевой курс… Лёха чуть не заорал от радости, когда стукнули замки шасси.
Самолёт, словно спущенный с привязи, рванул вверх почти вертикально, встал на хвост и понёсся навстречу атакующему японцу. Лёха уже не успел подумать — сработали навыки, пальцы сами легли на гашетки.
Далеко, метров триста, толку мало, но всё же он нажал на гашетку и дал коротенькую очередь. С той стороны простучала ответная очередь. Машины пронеслись мимо, как тени, не причинив друг другу вреда.
В глазах у Лёхи застыл чёткий, как фотокадр, образ японского истребителя — здоровенные висящие «лапти», открытая кабина, тёмный бублик капота и красные круги на крыльях.
От японцев вниз полетели тёмные капли. «Баки сбросили», — решил Лёха. — «Сейчас, суки, примутся…»
— Хрен вам, козлы, — произнес наш герой, — это не китайцев тряпками по небу гонять. — рычал наш попаданец.
Остальные японские машины пока остались в стороне и не полезли в драку, видимо, оставив ведущему почётное право победить врага.
— Флотские «Митсубиси». «Ишак» чуть быстрее и по манёвру в вертикали сильнее. Но их, сука, много… — металась в голове мысль, когда…
Противник даже не попытался уклониться или уйти — с хладнокровием принял вызов. На вертикалях — значит, на вертикалях. Будем плясать в небе до изнеможения.
Самолёты закрутились в безумном танце — петли, полупетли, ранверсманы, перевороты, скольжения — кто кого переиграет, кто кого пересилит. Глаза резало от перегрузок, всё плыло, кровь стучала в висках, словно сердце пыталось вырваться наружу. По краям крыльев тянулись воздушные нити — потоки, застывшие в бешеном вращении. Краем глаза Лёха заметил, как вздувается от натяжения перкалевая обшивка и тут же сжимается гармошкой, прижатая набегающим потоком.
Японец носился, как бес — рвался то вверх, то вниз, переваливался через крыло, исчезал из поля зрения и вновь возникал, словно выныривал из воздуха. Круг за кругом, вираж за виражом.
Лёха потянул ручку на себя, увлекая машину в вертикальный набор.
Японец потянулся за ним вверх, но на несколько секунд раньше Лёхиного ишака потерял скорость и завис ниже и левее.
Лёха аккуратно чуть повёл ручку влево, одновременно с креном дал левую педаль — аккуратно, чтобы не сорваться. Мир вокруг него крутанулся, и прямо в прицел стали наплывать красные круги и какие-то стрелы.
— Ну теперь держись, камикадзе недоделанный, — подумал он, сжимая гашетки.
Пулемёты взревели, выплёвывая килограммы свинца. От японца полетели клочья обшивки, он кувыркнулся через крыло. С короткой дистанции Лёха дал длинную очередь — в брюхо вражеского истребителя, перевернувшегося вверх колесами. Мотор у того полыхнул, и самолёт клюнул носом, уходя в пикирование к аэродрому.
А вот ещё один подобрался сзади так близко, что Лёха едва успел сорвать машину в резкий вираж, ускользая из сектора стрельбы. Сверху заходили следующие «лапти», и еще один, в ожидании, висел в стороне. Атаковали поочередно и умело, и было понятно, что пилоты они опытные. Лёха уклонялся от атак, стараясь тянуть вверх, выигрывая высоту.
— Спасибо, хрен бы вас побрал, инопланетяне, за такую прочную конструкцию, — мысленно сплюнул он через левое плечо. Жёсткие перегрузки переносились на удивление легко, и он качнул машину в ответный манёвр.
При любой возможности Лёха шёл в контратаку и пока это работало. Японцы стали осторожничать, поняли, что перед ними не мишень, а опытный и злой противником… Их атаки сыпались одна за другой, всё плотнее, всё яростнее. Лёха измотался, силы таяли, мотор ревел, руки наливались свинцом. Японцы лезли друг другу в прицел, мешались и это давало Лёхе шанс.
Трассеры пересекали небо совсем рядом, обвивали истребитель, как змеи, но попаданий всё не было. Лёха выжимал из машины всё, что та могла дать, не думая уже ни о топливе, ни о высоте.
В какой-то момент, потянувшись вверх и выходя из боевого разворота, он увидел прямо перед собой — метрах в пятидесяти — хвост с ярким красным кругом. Казалось, самолёт сам выплюнул огонь, мстя за все страдания.
Хвост японца неестественно дернулся, сложился и… отвалился, буквально перепиленный очередью ШКАСов, полетел, кувыркаясь, к земле.
Лёха вновь потянул машину вверх, на горку, и на её вершине, коротко оглянувшись по сторонам, понял — «джапов» вокруг не осталось, они расплывались вдали ещё заметными точками на фоне сизого восточного неба.
Апрель 1938 года. Поле в пригороде Ханькоу.
И тут двигатель вздрогнул, закашлялся, словно задыхающийся астматик, и затих. Лёха метнул тревожный взгляд на приборную доску — стрелка топливомера безнадёжно плясала за красной чертой. Приехали. Точнее прилетели.
Аэродром был слишком далеко, пришлось Лёхе сажать машину прямо на первую попавшуюся ровную полосу между рисовыми полями. Его болтало, трясло, кабина щедро отмеряла пинками каждую кочку, но обошлось — пара синяков, ссадина на подбородке и крепкий выдох после полной остановки летательного средства.
Лёха выбрался наружу, встал на крыло и только тогда заметил, как на него в полном шоке уставились несколько крестьян. Перед ними мирно жевали жвачку пара волов, запряжённых в какое то сельско-хозяйственное приспособление.
Протерев лицо рукавом, Лёха достал кусок шёлковой тряпки с иероглифам и напрягая все свои познания в китайском, бодро зашагал к аборигенам, размахивая «флагом» и изображая из себя самого обаятельного друга китайского народа.
Минут через двадцать два вола — всё с тем же философским выражением на мордах — тянули И-16 в сторону аэродрома, что находился километрах в пяти. Самолёт, обиженно охал, скрипел и покачивался на ухабах, но терпел.
