— Чего⁈ — всё ещё мокрый и несчастный Митька вытаращил глаза. — В смысле, съели⁈

— В прямом! — старик снова заухмылялся. — Ледяные в полнолуние любят свежатинку. Особливо если человечек эфиром пропитан. За милую душу схарчат!

— Врёт он всё, — буркнул всё тот же лысый помощник. — Не обращайте внимания.

Старик вытащил из-за пазухи огрызок почерневшей трубки и раскурил:

— Ты в прошлом месяце сюда прибыл, сопляк? — спросил он у лысого, точно зная ответ. — А я тут третий год. Повидал кой-чего. Все вы тут временные, а я, можно сказать, коренной.

— Да как же… — начал лысый, но старик перебил:

— Всё, хватит трёп разводить! Тащите сейчас же вторую партию, времени у вас в обрез! Жрать скоро всех позовут, а воды в бочках с гулькин хер! Живо за второй партией!

Делать нечего — взяли вторую партию пустых бочек, снова впряглись в сани. Действовали теперь слаженнее — никакой бестолковщины, каждый знал, за что отвечает. Я толкал сани сзади вместе с рыжебородым, помогая преодолевать особенно скользкие участки.

И всё же, вторая ходка многим далась сложнее. Мышцы устали, дыхание сбивалось, загудели ноги. Хоть и с жалобами, но продолжали путь.

Снова озеро.

Снова матерная ругань на ветру.

Снова хруст ломаемого льда.

На обратном пути от озера, прямо на выходе из лагеря, пересеклись с другим отрядом.

Женщины.

Не просто женщины, а тот самый женский взвод. Их почему-то было семеро. В тёмных дорожных плащах с меховой оторочкой. Все вооружены, у каждой на поясе меч, а через плечо — арбалет.

— Гляди-ка, — буркнул рыжий, — «Химеры» наконец-то отчаливают.

— Так они ещё не уехали? — удивился Митька.

— Поди в такой мороз сани собирать. Видать, только управились.

— Это вроде другие…

Замыкающая женского отряда обернулась на наши голоса. Высокая, статная, с копной пепельных волос, выбивающихся из-под меховой шапки. Лицо с твёрдыми скулами и неожиданно мягким подбородком с ямочкой. Она остановилась, поглядев на нас, её спутницы тоже замерли.

— Четвёртый взвод? — спросила она, глядя на наши значки с цифрой «4». Её голос оказался низким, с хрипотцой. — Волков среди вас есть?

— Это он… — Митька сразу указал на меня.

Предатель.

Тут же пронзительный взгляд, как у старого следователя, перетекает на меня. Эти серо-зелёные глаза, чуть раскосые, с длинными ресницами, пытались вынуть все секреты прямо из души. Пытайтесь. Это бесполезно.

Пауза затянулась.

За нами наблюдали и мои товарищи, и её девицы. Оказаться в центре внимания? Всегда отношусь к такому с прохладцей.

— Это правда? — наконец спросила пепельноволосая. — Ты не похож на того, кто завалил двух подмастерьев.

— Они считали также, — и медленно улыбаюсь.

Несколько её спутниц обменялись взглядами, кто-то хмыкнул.

Сама же она слегка склонила голову набок:

— Ясно, — и уголки её губ приподнялись в намёке на улыбку. — А ты симпатичный. Я представляла тебя гораздо уродливее. Обычно мужчины с такими амбициями похожи на горных троллей.

— Ты тоже привлекательна. В моём вкусе.

Среди её отряда раздался взрыв смеха.

— Ты слышала⁈ А малец-то не промах!

— Ого-го! Полегче, паренёк!

Мои товарищи тоже хмыкнули, один даже присвистнул.

Сама пепельноволосая фыркнула, но как-то странно. Будто моя реплика не оскорбила, а позабавила. Глаза заблестели ярче.

— Выживи, Волков, — натянула она капюшон плаща на голову, — и если увидимся вновь, проведём дуэль. Хочу проверить, действительно ли это было везение, или ты чего-то стоишь.

— Договорились, — не отвожу взгляда. — Имя?

Такие вопросы обычно не задаю, но она заинтересовала. Что-то в её манере держаться привлекло.

Пепельноволосая «Химера» заколебалась. Затем бросила:

— Альбина, — и махнула своим. — По коням!

Девицы дружно запрыгнули в конные сани, и возница хлестанул яков. Альбина запрыгнула последней, прямо на ходу, и глянула через плечо. Ловлю её прощальный взгляд, но подобное не расшифровать.

— ШЕВЕЛИТЕСЬ, ТУНЕЯДЦЫ! — прогремел голос Белова из лагеря. — ПОСТРОЕНИЕ НА ЗАВТРАК! ЛИБО ОСТАНЕТЕСЬ БЕЗ ЖРАТВЫ ДО ВЕЧЕРА!

— Ради всего святого, — простонал Митька, — неужели нельзя хотя бы сегодня пожрать без построения? Просто подойти и взять свою порцию по-человечески…

— Тогда это была бы не армия, а санаторий, — усмехнулся рыжий, берясь за верёвки саней. — Пошли, ребятки, кашу я точно пропускать не собираюсь!

Тяжёлые сани заскользили по утрамбованному снегу, оставляя борозды и расплёскивая воду из не до конца закрытых бочек.

Я же думаю о своём.

Альбина. Воительница. Как же падок я на сильных духом, и красивых на мордашки женщин. Подобные как острый нож — прекрасны, смертоносны и категорически не для слабых. Люблю овладевать такими.

…

После склада и разгрузки бочек мы приползли к столовой одними из последних. У входа в огромный шатёр, способный вместить сотню человек встретился третий взвод. Они как раз выходили, разговаривая с сытыми, довольными мордами.

Кормёжка в «Чёрном Лебеде» нечто вроде священного действа. Входишь в столовую, будь добр оставить обиды за шатром. Еда — константа, ради которой заключаются временные перемирия и забываются обиды. Всё остальное подождёт.

— Славка! — закричал Седой из нашей группы, завидев в толпе выходящих знакомого. — Жив, чертяка!

— Серёга! Я уж думал ты сдох первым! — Конопатый мужичок с перевязанной головой отделился от толпы.

Они обнялись, похлопали друг друга по спине, как старые друзья, случайно встретившиеся на чужбине.

— Представляешь, — возбуждённо начал Славка, — у нас такое! Минаева бородатого помнишь? Его сегодня командиром отделения назначили! После боя! И знаешь, за что?

— За красивые глаза? — хмыкнул Седой.

— Куда там! Он троих инициированных на тот свет отправил! Один на один! — Славка подпрыгивал от возбуждения. — Настоящий громила! Два метра ростом, плечи как комод! Все до усрачки его боятся! Даже сержанты обходят по дуге! Слыхал, он раньше медведей голыми руками душил! И сегодня эти ледяные козлы на своей шкуре почувствовали, каково это!

— Да у нас свой герой имеется, — негромко, но с гордостью отозвался Седой, кивнув в мою сторону. — Неофит, а двух подмастерьев уложил. Не каких-то там инициированных.

Славка вытаращил глаза:

— Врёшь! Не может неофит подмастерья завалить, не в этой жизни!

— Клянусь всем святым! — Седой даже перекрестился. —