Резкая боль и невозможность вздохнуть вырвали меня из дремы. Чья-то сильная, пропахшая махоркой и порохом ладонь намертво зажимала мне рот! Я попытался было дернуться, но рука неизвестного была будто бы выкована из железа. В темноте я различил неясный силуэт человека, склонившегося надо мной, и услышал его напряженный шепот прямо в ухо:

— Тихо, пацан! Не дергайся, а то хуже будет!

Глава 5

Я замер. Холодный, всепроникающий ужас сковал все тело. Жесткая, мозолистая ладонь давила на рот и нос, полностью перекрывая воздух. В слабом предутреннем свете, пробивавшемся сквозь висевшую на входе в шалаш дерюгу, блеснуло лезвие ножа.

Сон как рукой сняло. «Вот и допрыгался ты, „Лёня“, — мелькнула в сознании трусливая мысль. — Верно, кто-то из этих уродов-антисемитов выследил пацанов, когда они сюда таскали харч и шматьё. И неймется же им!»

— Тихо, пацан, — прошипел мужик мне прямо в ухо, низким и глухим голосом. — Без глупостей, понял? Дёрнешься — заколю, как порося!

Мозг лихорадочно заработал. Кричать? Бесполезно. Здесь, в плавнях, нас никто не слышит, кроме, может быть, его дружков. А если и услышат — кто поможет? Эти григорьевцы, которые сами убивают детей? Запуганные местные обыватели? Нет, кричать — дохлый номер, верная смерть для всех нас!

Я слабо кивнул. Его ладонь немного ослабила хватку, что заставило меня сделать судорожный, хриплый вздох. В ноздри ударил запах махорки и стреляного пороха — точь–в—точь такой же, как на СВО. Некоторые вещи не меняются…

Наконец, нападающий совсем убрал руку и сел рядом, так что я смог его видеть полностью. Нож, однако, он не убрал.

Я мельком посмотрел нападавшего. Одет он был не по-местному: темная, перетянутая солдатским ремнем потертая куртка, похожая на матросский бушлат, но без знаков различия; под ней — выцветшая гимнастерка. За ремень была небрежно заткнута ручная граната, сбоку угадывалась массивная кобура. Маузер? Головного убора не было, что необычно для местных. Лицо обветренное, с резкими чертами, покрытое темной густой щетиной. Глаза смотрели жестко, изучающее. Густые темные волосы спереди сбились в чуб.

Кто он? На бандита непохож — слишком собранный и совершенно трезвый. На григорьевца — тоже. И, удивительное дело, несмотря на то, что наш нежданный визитер был опасен, как сжатая пружина, удерживающая готовый вызвать выстрел курок, я не почувствовал к нему вражды.

Всё это промелькнуло у меня в голове в долю секунды. Незнакомец не дал долго себя разглядывать.

— Кто таков? — снова прошипел он, обдавая меня запахом дешевого табака. — Что вы тут делаете?

— Лёня я… Из Каменского. Спрятались мы… от погромов… — выдавил я, стараясь чтобы голос не дрожал. — Это дети бакалейщика Эрлиха. Их семью вчера убили.

Незнакомец хмыкнул, и я тут же почувствовал, как спало напряжение.

— Евреи, чтоле?

— Они — да. Я — нет!

— Помогаешь? Ну, это ты молодец! Их сейчас крепко притесняют! — похвалил тот, взглянув на меня с некоторым даже уважением.

— Ладно, вижу, не врешь, — добавил мужик чуть спокойнее, убирая нож за голенище сапога и, обернувшись, тихонько свистнул, задирая висевшую на входе в шалаш дерюгу. За его спиной, в проёме прохода я заметил движение. Там, пригнувшись, стоял еще один человек. В руках у него был карабин. А у кромки воды, едва различимая в предрассветных сумерках, темнела низенькая лодка-плоскодонка.

Так-так. Похоже, это разведчики. Только вот чьи — красные или белые? Судя по тому, что григорьевцы — их враги, а высадились они тайно, скорее всего — красные. В любом случае, врать мне не было смысла. Вряд ли их заинтересует подросток!

— Слушай сюда, Лёнька, — наконец, произнёс первый мужик, доверительно кладя тяжелую руку мне на плечо. — Мы — красные разведчики, из дивизии товарища Пархоменко. И нам нужна твоя помощь. Ты, я вижу, свой паренек, не барчук — из рабочих, а значит, нам с тобою по пути. Опять же, — он снова кивнул на детей, но уже без какой-либо угрозы, — евреев, сам знаешь, мы не трогаем. Наоборот. Когда город возьмем, поможем им родных найти, если остался кто. Но сначала надо его взять!

В этот момент Нюся, разбуженный нашим разговором, сел и, увидя страшного незнакомца, начал скулить. Разведчик резко обернулся к нему.

— Цыц! Сидеть тихо! — коротко рявкнул он.

Мальчик тут же замолчал, заткнув себе рот кулаком.

— Тише, не ори. Этот дядя — хороший! — попытался успокоить я малыша. — Так что нужно делать? — спросил я, старая казаться спокойной.

— Ты парень местный, должен тут все знать. Сбегай-ка в город, незаметно все рассмотри. Узнаешь: что на железнодорожной станции творится? Сколько там григорьевцев, нет ли пушек, где стоят пулеметы. Что в управе, кто там теперь главный? Завод работает или стоит, нет ли там бандюков этих, не оборудуют ли они там позиции. Где у них казармы, как дисциплина… Ну то есть пьяные они или нет? Кто у них главный, где сидит, как выглядит? Понял? Все, что увидишь, запомнишь и вернешься сюда. А мы с напарником тут пока посидим, за малышней приглядим. Как обернешься — так мы и уйдем. Идет?

Выбора у меня не было.

— Идет, — заметил я.

— То-то же. Ступай. Да смотри, без фокусов. Я тебя, парень, вижу насквозь. Обманешь — пеняй на себя. И про них не забудь, — он снова обращается к дрожащим детям.

— Если приведешь хвост, — вдруг произнёс второй красноармеец, тот что с карабином — мы за здорово живешь не сдадимся. Будет перестрелка. А там как карта ляжет — мальцы эти могут и под пулю подвернуться!

Сердце моё тревожно сжалось. Я понял условия сделки: конечно же, они не собирались убивать детей, но те стали своего рода заложниками. Ну что же, значит, надо мне быть внимательнее.

Не тратя времени зря, я сорвал с веревки пару недосушенных рыбин и, на ходу раздирая их зубами, почти побежал в сторону города.

Тропа петляла, то ныряя в заросли камыша, то взбираясь на заросшие вязами и дубами косогоры. Не прошел я и половины пути, как почти налетел на Костика и Гнатку. Друзья мои, крадучись, шли проведать нашу маленькую коммуну. Гнатка тащил краюху хлеба, у Костика с собою был какой-то мешок.

— Лёнька! Ты куда это чешешь⁈ — закричал Гнашка. — Нас чуть дома не оставили! Маманя меня за ведро чуть не убила,