Леклер приподнял бровь, поправляя шарф:

– Эротический соцреализм? Что-то новенькое. Я думал, ваш кинематограф застрял где-то между броненосцем «Потёмкиным» и Иваном Грозным.

– О нет, господин Леклер! – Михаил оживился, почувствовав азарт от начала игры. – Мы далеко ушли вперёд. Сегодня советская романтика тесно переплелась с эротикой, юмором и абсурдом. Мы называем это новой волной советского эротического авангарда.

Жан-Пьер негромко рассмеялся, откинувшись в кресле:

– Советский эротический авангард? Скажи мне это утром кто-то другой, я решил бы, что он перебрал вина. Но передо мной вы – живой и вполне серьёзный. Итак, вы приехали с обменом опыта или хотите, чтобы я научил вас снимать действительно шокирующее кино?

Михаил слегка пожал плечами, будто устал держать в тайне своё великое дело:

– Господин Леклер, я здесь для взаимовыгодного сотрудничества. Наши фильмы набирают популярность в Европе, но нам нужен новый уровень. Мы ищем партнёров с опытом работы на грани дозволенного, и ваша репутация позволяет думать, что вы именно тот, кто нам нужен.

Жан-Пьер внимательно смотрел на Михаила, затем чуть прищурился и иронично произнёс:

– Знаете, Михаил, вы так убедительны, что я почти готов поверить в существование советского эротического авангарда. Ладно, рассказывайте подробнее – вдруг и вправду получится нечто интересное.

Михаил удовлетворённо улыбнулся: дело сдвинулось с места. Поправив галстук и придав голосу серьёзность советского чиновника, выступающего перед акционерами, он начал:

– Видите ли, господин Леклер, формально я представляю «Союзэкспортфильм» по линии культурного обмена. Но на деле мы работаем по гораздо более живому направлению – советская эротика, снятая за кулисами официальной культуры. Эротические комедии на сельскую тему, производственные мелодрамы с интимным подтекстом – жанры, которым ещё даже не придумали названия. Всё это создаётся на грани дозволенного, но с особым колоритом, способным удивить даже искушённых европейских зрителей.

Жан-Пьер удивлённо выпрямился в кресле и, сняв очки, принялся протирать их с изяществом парижского эстета:

– Советская эротика на сельскую тематику? Это же просто золото! Я всегда подозревал, что в СССР происходят странности, но чтобы настолько… Вы серьёзно?

Михаил добродушно улыбнулся, чувствуя, что внимание собеседника принадлежит ему полностью:

– Какие шутки, господин Леклер! У нас строгая мораль и идеологическая дисциплина. Но чем строже цензура, тем изобретательнее становится народ. Поверьте, наши фильмы вызовут не меньший интерес, чем ваши, пусть даже сняты они в более скромных декорациях.

Жан-Пьер рассмеялся, чуть приподняв руку, словно сдаваясь на милость победителю:

– Михаил, это звучит как приглашение на запретный просмотр чего-то экстраординарного и одновременно нелепого. Пожалуй, это то, что нужно нашим пресыщенным клиентам. Хотите взглянуть, как мы работаем в Париже?

Михаил с важным видом кивнул и поднялся со стула:

– С огромным удовольствием. Интересно посмотреть, как организовано производство того, что у нас считается почти идеологической диверсией.

Жан-Пьер встал и жестом пригласил Михаила следовать за собой:

– Тогда не будем терять время. Возможно, ваши советские декорации выглядят убедительнее наших. Кто знает, вдруг обменяемся не только материалами, но и опытом. Хотя сомневаюсь, что смогу повторить ваши оригинальные сельские мотивы.

Экскурсия началась с просторных коридоров, похожих скорее на кинофабрику, чем на студию пикантного контента. Повсюду мелькали техники с камерами, осветители и ассистентки с серьёзными лицами, словно вернувшиеся с философского семинара, а не со съёмок эротических сцен.

Жан-Пьер сопровождал Михаила, иронично комментируя происходящее, словно опытный экскурсовод:

– Здесь мы снимаем сцены в классических интерьерах. Мебель антикварная, а реквизитор следит даже за деталями, которых зрители не увидят.

Михаил задумчиво осмотрел богатые декорации и восхищённо произнёс:

– Потрясающе, господин Леклер. У нас такое встречается только в музеях революции и домах культуры, а туда доступ, сами понимаете, затруднён.

Жан-Пьер остановился, лукаво усмехнулся и оглянулся на Михаила:

– Я бы на вашем месте не сдавался. Представьте эротическую драму в декорациях музея коммунистической славы. Это же мечта любого режиссёра-авангардиста!

Оба рассмеялись и двинулись дальше. Михаил увидел техническую комнату с первоклассным оборудованием: профессиональные камеры, осветительные приборы, монтажные столы и звукозаписывающую студию.

– Господин Леклер, – не удержался Михаил, – мы начинали именно так: самодельные лампы, камеры у случайных фарцовщиков, монтаж в подпольной студии под видом кружка юных техников. Теперь у нас на «Мосфильме» полноценная база: современное оборудование, павильоны, монтажная. Формально это творческое объединение «Союзэкспортфильма», неформально – наша маленькая киностудия с большими амбициями.

Жан-Пьер покачал головой с восхищением:

– Невероятно! Ваши фильмы выглядят как настоящее подпольное искусство, рождённое в недрах советского общества. Думаю, европейский зритель воспримет их с большим интересом, чем западный мейнстрим.

Михаил, внимательно осматривая студию, думал именно об этом: как хотелось бы организовать подобную роскошь в Москве и насколько эта мечта далека от советских реалий.

Они вошли в павильон, где шли съёмки. Пространство было погружено в мягкий свет, похожий на пыльное августовское солнце, придававшее сцене лёгкую нереальность. Оператор с каменным лицом следил за каждым движением актёров, тогда как ассистенты безмолвно перемещались между стойками. На старинной кровати с кованым изголовьем два актёра двигались медленно, почти хореографично. Их дыхание, слышное даже сквозь шум аппаратуры, задавало ритм происходящему. В этом не было ни вульгарности, ни спешки – только плавное напряжение и странная красота.

Михаил наблюдал за происходящим с неожиданным уважением. Актёры двигались естественно, словно проживая момент, а не играя его. Девушка с выразительными глазами изучающе смотрела на партнёра, пока её плечи едва заметно дрожали, а его рука осторожно и медленно скользила по её талии. Тихие стоны, немного преувеличенные, но не фальшивые, придавали сцене лёгкую театральность – казалось, актёры одновременно играли и искали подлинность. Это была не телесная страсть, а напряжённое притяжение, попытка сказать нечто без слов, и именно в этом крылась сила эпизода. Даже камера, казалось, дышала в унисон с ними.

– Понимаете, Михаил, – тихо проговорил Жан-Пьер, подходя сбоку, – у нас не просто порно. Мы стремимся, чтобы зритель подсматривал не за телами, а за душами. Это театр без кулис. Нам важен не сам акт, а то, как он становится возможным: микрожесты, паузы, дыхание – в этом и есть настоящая интимность. Ваши советские фильмы с их прямолинейной наивностью могут стать уникальной частью коллекции. Они не притворяются и не скрываются за искусством. Они честны, а значит – сильны.

Михаил прекрасно понимал: даже малая часть подобной студии в СССР была немыслима. Но мечты мечтами, а дело шло вперёд. Он твёрдо решил, что визит станет началом взаимовыгодной дружбы между советским подпольным кинематографом и французским эротическим авангардом. Пусть это выглядело абсурдно – разве не абсурд и был главным секретом его успеха?