— С торговцем? С тем, кто взял меня?

— Не знаю. Воины у них ничего не нашли, а осмотрели они всё тщательно, — ага, видел, как голые тела в воду бросают. Тщательнее только с полным вскрытием. — А ещё у кого-то из их воинов был приказ от жрецов Анукет, чтобы ты не доехал до цели.

— Наверное у тех, что с нубийскими корнями. Очень зло на меня косились. Благодарю за спасение.

— Знаешь, скольким людям я перешёл дорогу? — спокойствие командующего окончательно иссякло. — Жрецы-то понятно, ещё с того праздника у Собекхотепа на тебя нацелились. А Хнумхотепа-то как ты обидел?

— Не его самого. Племянника.

— Так джед у него во лбу — это твоя работа? — человек, которому положено знать всё про всех, искренне удивился. — А, что я удивляюсь? Кто ещё, кроме тебя осмелился бы задеть родственника властителя?

— Других глупцов нет? — спросил я, улыбаясь. Ничего не мог с собой поделать, улыбка сама собой растянулась.

Серьёзность ситуации я понимал, но и не сомневался, что поступил правильно.

— Чего лыбишься? — у Мерикара не получилось грозно спросить. Улыбка против воли наползала и ему на лицо тоже.

— Маат. Всё во имя порядка, — ответил я, подавляя смех.

— Надеюсь, я не пожалею, что взял тебя под свою опеку. Жить будешь со жрецами-лекарями. С ними вы должны найти общий язык.

— От них ты знаешь про болезнь Саптаха?

— Да на него просто посмотреть — и уже всё ясно. Устал сердцем.

Это эвфемизм такой к слову «умереть». Египтяне стараются не говорить так окончательно и безапелляционно. Не смерть, а переход в вечность. Не умер, а усоп, то есть уснул. «Уходить», «обретать блаженство», «уходить к своему ка». Царь не умирает, а уходит на небосклон. Его ладья плывёт к Тубану — там находятся врата в Дуат.

Впрочем, насколько я знаю, нынешний царь, да живёт он вечно, вполне себе здравствует.

— Я бы хотел… — начал я, но господин вскинул руку:

— И без тебя его осмотрят. Теперь он друг храма Анукет, так что в помощи ему не откажут. Ты лучше думай о себе. Чем отблагодаришь за спасение? Чем можешь быть полезен мне… и гарнизону?

И смотрит прямо в глаза.

— Позволь осмотреться какое-то время, — я не отвёл взгляд, но долго его не выдержал, замаскировал разрыв зрительного контакта под поклон.

— И то верно. Походи по крепости, а через пару дней поделишься своими мыслями. Мне сказали, что ты много чего прочитал в храме Сатис?

— Касательно военной науки у них ничего нет, кроме коротких записей о былых временах. «Пришёл, увидел, победил», — не к месту вспомнил я крылатую фразу. На египетском она не звучит так складно.

Жаль, я не настолько смел, чтобы спросить, что ему обещали боги за моё «спасение». А впрочем:

— Великий Мерикара, а не говорил ли Упуаут, чем конкретно я тебе должен помочь в благодарность?

— Говорил, — он закинул в рот кусок яблока. Не люблю их, в Египте они не вкусные. Или я избалован сотней сортов из будущего. Здесь, на юге они не растут, их привозят из дельты.

Жуёт. Тянет время. И мои нервы.

— Осмотрись в лагере, потом мы поговорим, и я тебе расскажу. Сначала послушаю тебя, — неспешно дожевав и проглотив яблоко, соизволил ответить хозяин крепости. — А теперь ступай. Тебя проводят.

Этой фразой он подтвердил моё предположение: предводитель войска относится ко мне тоже как к чудо-ребёнку, великому предку возвращённому из мира усопших, чтобы помочь им, деградировавшим.

В общем-то я не могу винить нынешних моих современников в том, что они так видят мир. Если видишь пирамиду, которую построили не боги, а конкретные люди, имена главных из них даже известны и почитаются, это не может не привести к мысли, что «раньше было лучше», а чем дальше, тем общество ущербнее. И я говорю даже не о каком-то мифическом Пауте — мире, где боги и люди жили вместе, счастливых временах благоденствия. Речь о уже о вполне историческом времени, о котором есть записи современников. Времени после того, как люди предали одряхлевшего Ра, и он с другими богами покинул мир на спине священной коровы.

Воин препроводил меня к месту жительства, где я оставил пожитки. Небольшая комната, где мне предстояло жить с кем-то ещё, располагалась вблизи святилища Упуаута. Вот там уже имелись его изображения, так что нет сомнений, что это за здание, размерами сравнимое с домом Мерикара. Но всё-таки далеко не храм, нет масштаба того места, где я жил до этого.

Как правило, лекари — это особая каста жрецов, сену, так что нет ничего удивительного в таком расположении их жилищ. Я решил дождаться соседа, ведь было бы странным мне ходить по крепости без сопровождения. Хорошо бы иметь компанию, чтобы примелькаться, чтобы запомнили, что я свой. А то ещё какой-нибудь патруль докопается.

За время пути я не успел ничего толком увидеть, так как это святилище примыкало к забору особняка Мерикара, то есть прогулка была недолгой.

Кроватей в комнате нет, это привилегия для очень знатных особ, зато на полу уже лежит циновка поверх соломы, поэтому я не сомневаюсь, что сосед у меня есть. Около одной из них, в углу, лежит свёрток с каким-то пожитками. Так что я разместил своё барахло в сундуке, стоящем около второй. Замков ещё не придумали, так что вместо ней прилепил страшно выглядящий кусочек папируса. Ха-ха. Обычный, конечно. Авось, воры побоятся проклятия. В этом времени такое ещё может сработать.

На всякий случай я ещё обвёл сундук жезлом. А вдруг сработает? Я же раньше чувствовал, что защитные круги, проведённые им, не так просты. Впрочем, люди-то в него вошли. М-да.

Двери в комнатке вовсе нет, только занавесь, защищающая лишь от насекомых, но мой сосед не побоялся оставить свои вещи. Значит, с дисциплиной в лагере всё в порядке. На это основная надежда.

— Афарэх? А ты что здесь делаешь? — в комнату вошёл Уарсу. — А где старый вонючка Пенту?

— Я никого не застал. Мерикара сказал, что я буду жить здесь.

— Отлично! — обрадовался паренёк.

— Покажешь мне лагерь? — спросил я и уточнил: — Вещи можно оставить, не боясь?

— Я оставляю. Никогда ничего не пропало. С этим строго. Идём для начала поедим.