— Это ещё что за сраная рекурсия? — спросила Ева, глядя на женщину. — Портрет внутри портрета, Нолан их побери.

Я не знал, как прокомментировать увиденное, и просто продолжал смотреть. Пальцы у женщины изящные, но старые, морщинистые. Тёмные волосы опускаются ниже пояса, за пределы картины, а голова слегка наклонена в бок, будто она играет с нами в прятки и считает вслух. На стройном теле махровая бесформенная кофта, словно состоящая из пыли и перьев.

Ева поднесла руку к холсту с Агатой, потом к женщине.

— Картина с женщиной холодная, а от изображения Агаты до сих пор исходит тепло, — сказала она, — но под холстом ничего больше нет.

— Какая-то магия.

— Или радиоактивные краски, и мы оба умрём.

— А такое бывает?

— Не знаю, наверно должны быть. Но после такой зловещей херни, меня даже смерть не остановит.

— Может дыхание этой женщины, я слышал по ночам?

Ева наклонила голову и прислушалась.

— Сейчас ничего нет.

— Возможно, она только ночью оживает или типа того.

— Ладно, потом послушаем. А что нам сейчас с этим делать?

— У тебя идей нет? — спросил я.

— Нет, у меня мозг с утра вообще плохо работает.

— И у меня.

— Давай постоим и подумаем оба, может что-то в голову придёт.

— Хорошо.

Мы стояли с задумчивым видом над двумя портретами и рассматривали их. Ева потирала подбородок, я переминался с ноги на ногу. Не похоже, что в этих картинах вообще есть какой-то след, способный привести нас к похитителю Агаты.

Да и кого мы ищем? Маньяка-расчленителя? А способен ли обычный человек, хоть и безумный, сотворить такое? Тёплая картина, нарисованная красками, которые пахнут, как настоящая девушка. А внутри у неё густая масса, перемешенная с пауками, которая прячет внутри себя совершенно другой портрет. Что бы это всё значило?

И чьё дыхание я слышал по ночам? Агаты или этой женщины? И если женщины, то наблюдает ли она за нами? Видит ли нас прямо сейчас?

Чем дольше я глядел в глаза Агаты, тем меньше видел в них смеха. Она вовсе не смеётся, я вообще с трудом могу понять, какую эмоцию она всё это время изображает. И если приглядеться, её лицо цвета слоновой кости больше напоминает глиняную бесформенную маску, — под которой скрыт кто-то другой, — чем улыбающуюся школьницу. Как я раньше этого не замечал? Перед нами вовсе не Агата!

— Ты видишь это? — спросил я. — Агата как-то странно выглядит.

— Да, какая же я была дура, раз спутала этот шарж на человека с подругой. Глаза Агаты всегда были такие добрые и живые, даже когда она злилась. А у этого они гнилые, пустые и инородные. Как если бы я вглядывалась в канализационный люк, в водах которого отражается лунный свет.

— Если честно, то чем дольше я смотрю, тем сложнее увидеть её на картине. Будто она теряет форму.

Я не мог сформулировать это ощущение, но границы холста словно размывало, нечто изображавшее Агату терялось на фоне голубого неба и солнца. Даже её имя казалось бессмысленным, на картине нет человека, на ней вообще ничего нет!

Никто из нас не говорил, и среди всей этой гробовой тишины стоявшей вокруг, я услышал чьё-то дыхание, как тогда ночью. Но на этот раз я ощущал и забродившее зловоние исходившие от него, будто его хозяин стоял около меня. Только в этот момент до меня дошло, что я наклонился над столом и в упор смотрю на лицо Агаты. Я выпрямился и медленно осмотрелся, Ева разглядывала Агату, в квартире темно, а на кухне тихо гудит холодильник.

— Сколько времени прошло? — спросил я. — Разве солнце не должно было уже встать?

Ева посмотрела в окно, где горели оранжевые фонари, и сказала:

— Пора бы уже.

— Погоди…

Я включил свет в комнате, отыскал свой телефон и проверил время.

— Уже полдевятого вечера.

— Не может быть! — оживилась Ева. — Прошло же всего часа два, как мы начали.

Она проверила свой телефон, нервно хихикнула, подбежала к окну и стала рассматривать улицу. Снаружи, как и днём, бушевала метель. Я обратил внимание, что холст с жуткой женщиной куда-то пропал.

Глава 19. Оно было в моей квартире

— А куда делся портрет женщины?

— Я думала это ты его убрал.

— Нет, я всё время рассматривал Агату.

— Пиздец, а вот это уже точно ненормально. Как блядь могло пройти десять с половиной часов, чтобы мы не заметили?

— Я не знаю.

Ева отлипла от окна и стала судорожно метаться по комнате.

— Ты можешь включить телевизор? — резко попросила она.

Я взял пульт с дивана, включил его, там как обычно шли вечерние новости. Ева отобрала пульт и стала переключать каналы, попадая на новый, она каждый раз материлась.

— Сука, тут везде вечерние программы, то есть это не шутка твою мать?!

Почувствовав в ногах боль, я присел на диван. Закончив ругаться, Ева села рядом и опять закурила. Сигаретный дым поднимался к потолку, она стучала голой стопой по полу.

— Какая-то загадочная ерунда ей богу, — приговаривала Ева, затягиваясь.

Я ничего не отвечал, тупо уставившись в телевизор. Происходящее там веселье казалось таким далёким.

— Чёрт, у меня ноги замёрзли.

Она соскочила с дивана, отыскала колготки и упала обратно рядом со мной, натягивая их.

— И куда делась эта ебучая картина?

— Не знаю.

— Так бля, я не собираюсь разбираться с этим на трезвую голову. Тут недалеко есть одна дыра, где можно заправиться пивом на сто рублей. Не хочешь сходить со мной?

— Пиво не пью, но оставаться тут один не намерен. Идём.

Мы оставили всё как было, — картину на столе, грязные тряпки и тазики на полу. Портрет женщины искать не стали. Зажав сигарету в зубах, Ева набросила