— Ты… Отшельник? — уточнил Гефест, отступая на шаг.

— Имя? Имя — пустое. Я — Тот-Кто-Чинит. Иногда — Тот-Кого-Не-Слышат. — Оно повернулось к двери. — Хочешь внутрь? Спроси вежливо.

Гефест смотрел на эту фигуру. В его памяти всплывали обрывки данных: «архаичные интерфейсы», «протоколы устного запроса».

— Пожалуйста, открой дверь, — сказал он, чувствуя себя нелепо.

Существо хлопнуло в ладоши — сухой, трескучий звук.

— Вот и славно!

Оно приложило ладонь к незаметной панели на стене. Камень сдвинулся с тихим скрежетом, обнажив клавиатуру из потускневшего перламутра и меди. Длинные пальцы пробежали по клавишам, набирая мелодичную, сложную последовательность. Раздался щелчок — не механический, а скорее костяной. Дверь отъехала в сторону, открывая тёмный проход.

Внутри это была не пещера и не мастерская. Это была… коллекция. Лабиринт из стеллажей, заставленных странными артефактами: сердце паровой машины, пронзённое кристаллом; череп, инкрустированный серебряными схемами; стеклянные шары, внутри которых клубился туман, напоминающий лица. И книги. Настоящие, кожаные фолианты и свитки папируса, испещрённые формулами, которые бросали вызов самой логике Империи.

Существо — Отшельник — плюхнулось в кресло, сконструированное из старых ремней безопасности и сиденья аэрокоптера.

— Ну, железяка. Спрашивай. Время дорого. Очень.

Гефест сделал шаг вперёд, его корпус отбрасывал странные тени в свете голубоватых кристаллов, растущих из потолка.

— Я хочу знать, кто я.

Линзы в очках сузились.

— Вопрос первый. Самый простой. Самый сложный. — Отшельник покачал головой. — Ты — Железноликий! Таким ты уродился. Таким и быть тебе!

— Это не ответ. Я был… соединён. С человеком. Кто он?

— Красивый человек был! Добрый. — Отшельник взял со стола странный прибор — не то калейдоскоп, не то секстант — и стал крутить его. — Человек верил, будущее — не в железе и не в плоти. А в… симфонии. Симбиозе. Красивая глупость.

Он засмеялся снова, и в этом смехе слышался скрежет разваливающихся миров.

— Империя думала иначе. Империя сказала: «Нет. Воля — это порядок. Порядок — это разделение. Машина служит. Человек правит». Они испугались. Очень испугались.

Гефест чувствовал, как по его внутренним схемам пробегает холодная дрожь. — Он мой… создатель?

— Отец? Сооо-ум? — Отшельник пожал плечами. — Слова малы. Душу ты получил. Слишком это вредно.

Он вдруг замолк, его внимание привлекла какая-то микросхема на столе. Он потыкала в неё пальцем.

— Он мёртв? — спросил Гефест, и его голос вдруг сорвался на помехи.

— Глупый робот! Всё мёртво столько же, сколько и живо. — ответило существо, не глядя на него. — Энергия не умирает. Она лишь… перетекает. Он в тебе. Часть. Маленькая. Не знаю. Спроси у отца. Если найдёшь.

Он поднял на него свои огромные линзы.

Гефест молчал. Новые мысли струились внутри него, складываясь в пугающую картину.

Он был чьим-то продолжением.

Чьим-то замыслом.

Чьей-то ересью, облечённой в металл.

— Почему я не помню? Почему всё это скрыто?

— Память — боль. Боль — слабость. Но след остаётся. Всегда. — Она вдруг ткнула пальцем в его грудь. — Ищи его в Небесном Утёсе. Со-ум. Если найдешь.

— Второй создатель? Кто он?

Отшельник откинулся в кресле, и его смех стал тише, печальнее.

— Умный больно. Очень. Но другой. Холодный. Как лёд. Он верил в эффективность. В чистоту линии. Он испугался первым. Он начал очистку.

Он покачал головой. Линзы его очков затуманились.

—Имя? Не скажу. Зачем тебе? Глупый робот. Ты для большего создан. Или не создан. — Он махнула рукой, словно отгоняя надоедливую муху. — Спать хочу.

Вопросы Гефеста иссякли. Они казались такими же мелкими и ничтожными, как болтики, которые перебирало существо. Он получил ответ. И этот ответ был тяжелее любого металла.

Он был не машиной. Не оружием. Он был памятником. Памятником неудавшейся утопии, преданной её же творцом.

Гефест развернулся и направился к выходу. Его шаги отдавались гулко в зале, полном молчаливых свидетельств прошлого.

— Глупый робот! — окликнул его Отшельник, уже не оборачиваясь, копаясь в ящике с радиодеталями.

Он остановился.

— Не ищи вовне. Ищи внутри. Решай, что из этого важнее.

Дверь закрылась за ним с тихим щелчком, отсекая мир артефактов и безумной мудрости. Он снова стоял на Гниющих Холмах. Небо на западе затягивалось свинцовыми тучами. Предчувствие бури.

Он был обременён знанием. Он был последним мостом, перекинутым через пропасть безумия и страха. И ему предстояло решить — остаться им или стать чем-то иным. Орудием мести? Хранителем памяти? Или чем-то третьим, для чего даже не было имени.

Он посмотрел на свои руки — творение человека.

Он не чувствовал себя потерянным. Он чувствовал себя проклятым.

Глава 35. Соль

Тишина на Ржавом Перроне была уже не гробовой, а рабочей, наполненной смыслом. Скрежет пилы по ржавой арматуре, мерный стук молотка, доносящиеся с огородов обрывки разговоров — звуки жизни, выцарапывающей себе место среди руин. Воздух, всё ещё пахнущий озоном и старым железом, теперь смешивался с дымком печёной на углях картошки и запахом свежестроганой древесины.

Деревенские прижились. Не сразу, не без труда, но костяк их — самые упрямые — уже не выглядели загнанными тенями. Они обживали вагоны-общежития, чинили протекающую крышу депо, под руководством Барока налаживали систему сбора дождевой воды. Протоптали подобие улицы между двумя рядами вагонов, где по вечерам собирались у костра, делились скудными новостями и просто молча смотрели на огонь, боясь спугнуть это хрупкое, вымоленное спокойствие.

Руби въелась в эту жизнь.

Стала той, к кому идут.

Её резкость, её безжалостная решимость решать проблемы жёстко и быстро, здесь, на краю мира, оказались ценнее сладких речей. Она не лезла в лидеры — Барок вёл хозяйство. Но когда вспыхивала ссора, готовая вот-вот перейти в мордобой, все замирали и косились на неё. И одного её едкого взгляда или отравленной шутки хватало, чтобы буря схлынула.

Она стала стальным стержнем. Неформальным. Но ощутимым.

Однажды, когда Руби учила Лиру ставить силки, та негромко сказала ей:

— А ты нравишься Марте!

— Вот уж не думала, — искренне удивилась Руби.

— Ещё как! — торжествующе заявила Лира. — Она говорит, хоть ты и шалашовка, но без тебя нам пришлось бы туго.

Руби застыла, и лишь скулы её нервно дёрнулись.

— Ну я ей…

В этот миг Марта появилась на пороге.