Толстой и уродливой.

Иллюзий он, стало быть, не питал. Но Луиза ему нравилась, Сонни это знал. В ней было что-то на редкость праведное. Благоразумное и ветхозаветное. Но как бы было славно, если бы Бог потрудился над ее обликом покропотливее. У соседа вон жена-красавица. Сонни казалось, что мужчина вроде него, коему предписаны великие дела на духовной ниве, должен ходить с женой, чей облик притягивает взгляды, а не заставляет прятать глаза в ужасе. С такой женой, что помогала бы мужу далеко пойти.

Впрочем, нельзя было отрицать, что Луиза оказала ему большую помощь. Женившись на ней, он получил в распоряжение кое-какие деньги, но большая их часть ушла на покупку дома и переделку его в церковь. Деньги достались от страховой компании, и теперь, когда они практически подошли к концу, Сонни не мог отделаться от мысли, что ушлые страховщики Луизу просто кинули.

По его мнению, ради женщины, чей первый муж был забит до смерти диким сумасшедшим, которого выпустили из психушки, с чего-то посчитав полностью безопасным для общества, можно было не скупиться и обеспечить вдову до конца дней и ее собственных, и того мужчины, за которого она вышла замуж во второй раз. Особенно — мужчины, у которого, скажем, проблемы со спиной и который больше не мог найти постоянную работу.

Тем не менее, и с тем, что было, они обошлись неплохо. Ни один пенни, как казалось Сонни, не пропал даром: земля, дом, церковь, четыре сотни Библий в красных обложках из кожзаменителя и прочие мелочи — всего не упомнить. Ну, может, те семь тысяч наклеек на бампер с надписью «Иисус рулит» не стоили того — определенно нужно было проверить, что клей нанесен на каждую, иначе за что люди стали бы выкладывать четыре с половиной доллара? Не за простую же бумажку, которую ни на бампер, ни на заднее стекло не наклеишь.

Ну и ладно, когда берешься за какое-то масштабное дело, от промахов никуда не деться. Даже если твое дело — крайне праведное, прославляющее Бога и Святого Духа, и Иисуса, Сына Божьего.

Но все шло не так, как надо, по крайней мере до тех пор, пока он не начал посещать слона. Теперь у него был какой-никакой наставник. Благодаря слону Сонни верил, что все его чаяния окупятся и через бессловесную тварь Божью он узрит великий план своего будущего. И когда последняя пелена спадет с его глаз, все тарелки для пожертвований (раздобытые на свалке автомобильные колпаки, их заменяющие, если быть до конца честным) наполнятся до краев.

Кэнди вернулся с электрическим обогревателем, удлинителем и брезентом. В одном заднем кармане у него был бумажный пакет, в другом — губная гармошка. Он бросил взгляд в сторону ворот — на тот случай, если Буч впервые в жизни решит вернуться пораньше.

Но Буч на горизонте не маячил.

Кэнди улыбнулся и открыл калитку стойла.

— Ну вот, мастер Сонни, готовы уладить дела Божьи и слоновьи?

Сонни ухватился за брезент и натянул его на голову, а Кэнди, войдя в стойло, отыскал четыре места на заборе у самой земли, где можно было закрепить края. Он набросил покров на старого слона, поскрипывающего старой шкурой, чуть покачивающего головой из стороны в сторону и вращающего заскорузлыми и подслеповатыми глазами.

— Просто сиди спокойно, мастер Большой Зверь, — сказал Кэнди, — и никого не топчи и не дави, все мы тогда будем счастливы.

Выползя из-под брезента, негр завел свободный конец за спину сидящего на табурете Сонни и позволил ему упасть гостю на спину. Затем он подтащил к табурету обогреватель, поставил его почти вплотную и тоже задвинул под брезент. Штепсель Кэнди угнездил в одной из раскуроченных, откровенно небезопасно выглядящих розеток на стене сарая. Вернувшись к импровизированной палатке, поднял край и сказал гостю:

— Включайте, мастер Сонни. Все готово.

Сонни вздохнул и послушался. Решетка порозовела, потом покраснела, из недр обогревателя дохнуло жаром.

Кэнди, все еще державший голову под брезентом, сказал:

— Склонитесь к нему, чтобы все было как надо, мастер Сонни. Хорошенько окунитесь в этот зной. Станьте таким же горячим, как рука негра, что работает в поле.

— Знаю-знаю, — откликнулся Сонни. — Помню, как надо.

— А я знаю, что помните, мастер Сонни. У вас, как у слонов, память долгая. Ну как, добротно греется? — Еще как.

— Очень жарко?

— Очень!

— Славно, славно. Вы вот дивитесь, почему никто не хочет делать одно добро и держаться подальше от ада, так ведь, мастер Сонни? А под этим пологом оно и погорячее будет, чем даже под солнцем, когда я работал на таких вот людей, как вы… ужо жáра и вони там скопится — будь здоров… вот вам, кстати, пакетик… — Кэнди достал из заднего кармана бумажный пакет и протянул его Сонни. — А теперь запомните — как только дух слоновий вас хорошенько всего проберет, как только жара пропарит — наденьте этот куль на лицо и дуйте так, будто грейпфрут через соломинку проталкиваете. Так душа старого слона в вас проникнет и заговорит с вами, потому что будет жарко, как в Африке, и будете вы задыхаться, как негры, танцующие под барабаны, так оно и должно быть.

— Но я ведь все это уже знаю, Кэнди, уже ведь не раз делал…

— Да, сэр, истинно так! Точно так же истинно, как заработать пять долларов и пособить заодно тому, как хороший человек приходит к Богу…

Голова Кэнди вынырнула из-под брезента, и едва полог упал на землю, стало под ним темным-темно, если не считать маленьких красных линий решетки обогревателя; лишь на мгновение Сонни увидел бугристую фигуру слона и бугорки собственных коленей. Он слышал тяжкие выдохи зверя — и собственное хриплое дыхание. Снаружи Кэнди заиграл мотивчик на губной гармошке; звуки проникали под тент огненными муравьями, заползали на кожу Сонни, вусмерть разгоряченную, бесновались под одеждой. Пот стекал с него градом.

Через мгновение Кэнди начал перемежать звуки губной гармошки пением:

— Эко будет плохо, когда слон умрет, в поле дюже жарко — знаю наперед… — Брякнули несколько нот на гармошке. — Да, сэр, будет плохо, когда слон умрет, кто же мне заплатит пять моих банкнот? — И еще парочка сиплых нот. —