— Константин Андреевич, вы упоминали присвоение ордена.

— Не упоминал. Говорил прямым текстом.

— Как интересно, значит впереди у нас маячит приём в Кремле и очередная банка с пауками. Чувствую я, есть у вас за душой ещё что-то. Мелкая гадость какая-то, что-то вроде надоедливой мошки, мельтешащей перед глазами, — повёл рукой Владимир.

— Я бы не назвал эту мошку мелкой, — откинулся на стуле губернатор. — Впервые на моей памяти императора называют мошкой. А ждёт вас, Владимир Сергеевич, личная аудиенция, — Горин извлёк из внутреннего кармана пиджака прямоугольную тиснёную карточку. — Прибыла фельдъегерской связью сегодня утром, — пояснил он. — Через десять дней, как раз хватит, чтобы уладить дела здесь.

— Не было печали, — совсем не обрадовался Владимир. — Чувствую я, будут с меня стружку снимать.

Горин ничего не ответил, оставив комментарии и мысли при себе. Заметив в дверях обеденного зала Настю, он откланялся со всей учтивостью и отбыл по своим делам.

С того памятного обеда прошло десять дней…

Владимир покосился на монарха, на правах радушного, правда не слишком радостного хозяина, хлопочущего со штопором и бутылкой вина. Её Величество и Настя устроились в отдалении от мужчин на уютном диванчике и сейчас тихонько щебетали о чём-то своём, о женском. Чпокнула извлечённая из бутылки пробка.

— Или коньяк? — не спеша разливать вино по бокалам, глядя на снифтеры, сиротливо стоящие на столе, задался вопросом император. Он тоже чувствовал себя не в своей тарелке.

— Чай, простой горячий чай, — подал голос Владимир.

— Действительно, — покрутив в руках штопор с навинченной на него пробкой, хмыкнул хозяин вечера, — такие дела лучше решать на трезвую голову. Дорогая, — обернулся он к дивану с дамами.

— Сейчас, дорогой, — будто ясно солнышко улыбнулась Мария Александровна, несмотря на курлыканье с Настей, чутко прислушивавшаяся к напряжённому молчанию мужчин. — Настюша…

Подхватившись, дамы вышли, видимо в сторону кухни.

— Сними проклятье с Гагариных, — проводив взглядом супругу и племянницу, с нажимом произнёс Император.

— Нет! — не менее твёрдо ответил Владимир, плюнув на зарок, установленный самому себе.

— Язвы на языках и гнойные чирьи на задницах ты считаешь смешным? Это ведь твоих рук дело! — под сводами гостиной залы начали собираться тучи.

— Моих, — не стал отнекиваться Владимир, в глазах которого загорелась праведная злость и уверенность в правоте свершённого наказания, без запинок читаемые собеседником напротив. — Считайте, что они легко отделались. Не помрут. Поспят месяц на животе, может тогда до их мозгов дойдёт, что иногда язык лучше держать на привязи. А хлебать бульончик и кушать кашки язвы на языках не мешают. Компот можно пить холодный, только не поговоришь особо, здесь согласен. Не будь они родителями Насти, я бы порвал их собственными руками. Настя — моя женщина, она замужем за мной. За мужем, за моей спиной, — раздельно повторил Владимир, — и мне плевать, кто на неё задирает хвост. Она. Моя. Жена. Вам нужны оторванные головы и выпущенные наружу кишки, развешанные на крючьях? Клянусь, на одних кишках я бы не остановился, случись с ней что-нибудь…

Его Величество внутренне содрогнулся, буйства фантазии ему было не занимать, из-за чего картинки в голове всплывали самые апокалиптические.

— Сними чирьи с Ольги, пожалуйста, — глухо произнёс он. — Язвы она заслужила, согласен.

— Хорошо, — не переча согласился Владимир, за которым признали высочайшее право на месть, но завуалированно попросили о помиловании и услуге. Первый консенсус достигнут.

Только что император пришёл к собственному мнению после тщательного измерения и «взвешивания» гостя на весах личного впечатления. И вес признан существенным, позволяющим если не войти в семью, то не получить окончательный и безапелляционный от ворот поворот.

— За Машу и детей я тоже уничтожу кого угодно, сотру с лица земли, — признание слетело с языка императора легко и свободно. — Знаешь, давно мне не давали подобный отлуп и не напоминали, что значит быть мужем… В массе своей современная молодёжь измельчала, и старшее поколение, впрочем, не слишком соответствует высоким моральным принципам и соблюдает традиции. Не буду скрывать, ты мне не нравишься — это личное. Синдром ревнивого отца, наверное. Слишком часто мелькаешь в сводках последнее время, да и не обязан я тебя любить, не красна девица, чай, но то, что ты готов воевать со всем миром за свою женщину и не побоялся пойти войной против всех и меня… Это достойно уважения, как минимум. Знаешь, у нас с Машей долго не было детей и Настя… Она была нашей отрадой… Потом мы поссорились с Ольгой, и она увезла Настю в имение, но я всегда желал ей счастья и боялся, что наивная девочка, ни разу не нюхавшая настоящей жизни, нарвётся на какого-нибудь великосветского прохиндея, а она нарвалась на тебя. Всю сознательную жизнь прожить в имении, учиться в закрытой частной школе, чтобы в первый же вечер в Москве… Барятинские слишком связаны с Гагариными, что не снимает с них вины, а вот то, что муж Ольги решил замять вопрос и спустить всё на тормозах… Тряпка и м-м, — император недоговорил. — Маша и сестра думают, что я не следил за племянницей. Они ошибаются, да, ошибаются. После старой размолвки и примирения я клятвенно обещал не вмешиваться в жизнь Ольги и её семьи. Следить и не вмешиваться — разные вещи, не правда ли?

Владимир молчал. Сейчас он видел перед собой не символ, олицетворяющий собой Империю, а человека. Человека, для которого власть не цель и не средство достижения цели, а тяжёлая, изматывающая ноша. Сейчас в руках венценосной особы