— Уверена?

— Да, — малышка низко кивнула, и даже пролепетала кроткое «спасибо», когда я убрал кинжал обратно в ножны.

— Живите, суки, — процедил я и, взяв девочку за руку, отправился с ней домой.

Произошедшее меня не радовало, это даже сатисфакцией назвать нельзя — но идти против выбора девочки я не хотел. Это её обидели, её добрые чувства и намеренья растоптаны, так что и отвечать должна только она одна.

На праздник Основания мы с девочкой пошли вдвоём. Я не собирался оставлять малышку одну даже на мгновение в городе с настолько «одухотворёнными» разумными. Благо, что праздник только церковный и проходил в Соборе, да и разрешение прийти с девочкой я получил вместе с письмом от шестерых малиров.

Мне опять пришлось напялить на себя церковную белую робу, но зато малышка выглядела потрясающе. С заплывшим глазом, синяками на лице и треснутой губой, и в красном платьице с белыми оборочками на всех четырёх рукавах. Она произвела настоящий фурор в огромном зале, где собрались сотни разумных в белых одеждах и, минимум, с красным подолом. Они ошарашенно смотрели на мой посох и гримуар с жезлом, на мою морщинистую кожу и роговые отростки на голове. Смотрели, как я вёл за ручку малышку к выделенным нам местам, и как малышка пугливо опустила голову и прижималась ко мне, опасливо зыркая исподлобья на церковников.

Больше всех в состоянии эпического ахера прибывал фуаларал Лаотлетий. Его голубые глаза едва не вывалились из орбит, а отклянченная нижняя челюсть, казалось, держалась у черепа только на святом духе и добром слове. Он мотнул головой, возвращая себе показательную адекватность, лишь бросил на меня испепеляющий взгляд.

Праздник Основания, или Торжество Основания — вообще никакой не праздник. Сотни церковников в огромном зале сидели на скамьях и стульях и несколько часов слушали доклады за прошедший год, возвышенные речи каждого из шести малиров и просто всех желающих выступить. Уже на пятой минуте девочка широко зевнула, а седьмой — начала качать головой. Мы сидели на скамье у края зала, и само наше расположение велело не мучать малышку. Вскоре она с довольной улыбкой пристроила голову на моих коленях и мирно засопела, чем вызвала недовольное перешёптывание сидевших рядом церковников.

Девочка посапывала, а я скучал, но слушал выступления. Я не рассчитывал, что вообще смогу почерпнуть хоть что-то полезное из них, но одна деталька, всё же, показалась мне знаковой.

— … И нет нам права усомниться в заключённых договорах. Нет нам права предавать их и потакать желаниям толпы. Дата повторного основания Собора Магласии указывает нам на ошибки наши, кои допускать мы больше не должны…

Эти слова произнёс один из малиров. И я даже хвостик на отсечение ставить не собираюсь, ибо и так понятно, что произошло с первым Собором Магласии, и почему это произошло. Договор, предательство, толпа — в этих трёх словах настолько очевидная подсказка, что даже как-то скучно. Интересно, а огромную столицу некогда единого государства, Баскар — она была стёрта за одну ночь по той же причине?

Долгие выступления закончились объявлением, что праздничная трапеза ждёт всех. Церковники в зале оживились, взбодрились, зашумели. И разбудили малышку. Покачиваясь и сонно причмокивая, она поклонилась мне и пожелала доброго утра, и только потом сообразила, где вообще находится.

— Мы с тобой заслужили награду. Пойдём, объедим тут всех, и домой, — я протянул девочке руку, чтобы та не потерялась в толпе белых роб.

— Я не хочу есть. Давайте сразу домой, пожалуйста, — малышка жалобно уставилась на меня.

— А придётся, мне ещё нужно кое-что у кое-кого узнать. И я никогда не поверю, что ты не хочешь есть, — на мою последнюю фразу девочка смущённо отвела взгляд.

Из огромного зала сотни церковников расходились в другие огромные залы в других зданиях. У каждого в приглашении указано, в какой именно зал им идти, но мне очень не нравилось идти с девочкой в здание, где в подвале держали троптосов. Это даже не иронично, а просто гнусно.

В центре зала — десятки накрытых скатертями столов и стульев, а по краям зала — столы с сотнями тарелок и различных блюд. И запечённый кабан, и тарталетки, и вино в кувшинах, и даже свежие фрукты. Последние всяко хранились в специальных магических бочках и амфорах, но только небольших пирамидок из ягод клубники с десяток на все столы фуршета, а ещё там яблоки, томвития, бананы, персики и прочее. От запечённого жареного мяса поднимались тонкие белёсые ниточки пара, а стоявшие у стен служители с зелёными краями подолов готовились накладывать еду по тарелкам.

Мы подошли с девочкой к одному из фуршетных столов и малышка аж растерялась, взглядом изголодавшегося горностая перебегая от молочного поросёнка на осетра, а с него на жирнющего гуся. А ещё чуть поодаль стоял слоёный пирог с овощами и ломтиками грибного слизня, и несколько видов тортов.

— Всего мясного сюда, и закусок разных, — я показал служителю на самую большую пустую тарелку, размером примерно с локоть. А в тарелку поменьше надо было положить фрукты и несколько кусочков тортов. Служитель опешил от такого приказа и только хотел открыть рот и сказать, что расточительство в еде не позволительно, но стушевался.

— Неужели вы откажете голодному сулину? — раздался рядом со мной чуть высокомерный голос. Стоявший рядом белобрысый нутон с идеальным пробором в волосах мило улыбался. Помощник у стены тут же ответил, что исполнит всё в лучшем виде. Девочка прижалась ко мне, спасаясь от Хубара, но всё равно поглядывала, как на тарелку перемещалась еда.

— А я как раз искал тебя, Хубар. Мы не закончили.

— Да, обсудим за столом, — белобрысый любезно показал на центр зала, намекая мне присаживаться.

Вот только с первого раза присесть я не смог. Нам передали две тарелки, заполненные едой, и хоть у нас с девочкой три пары рук на двоих, но мне пришлось ещё возвращаться за напитками. Девочка в это время караулила еду и мой посох у стола, прижимаясь к стулу. Ей ничего не угрожало, она это понимала, но дрожала от направленных в её сторону взглядом, полных презрения и отвращения.

Я вернулся с двумя кружками с соком и вином, и небольшими тарелочками для еды: не с