– У нас… – начал было фразу робот и взглянул на цветы. – Да, я полагаю, что так оно и есть. Вы хорошо нас знаете.

– Секрета тут нет. А вы верите в Бога?

– Это не столько вера, сколько поиск. Возможно, глупый. Но тогда большинство вещей в жизни глупые. Попытка каким-то образом понять Бога. Мы не знаем, зачем существуем. Теперь, когда мы больше не служим человечеству, кому мы служим? Как живем? В каком-то смысле мы чувствуем себя брошенными. Мы устарели. Мир отвернулся от нас.

– Мне очень жаль, – неловко произнесла Мариам.

– Да-да… – Робот посмотрел на красный мак. – Думаю, мы, роботы, понимаем, что такое грусть. Конечно, я не могу знать наверняка. Наши братья в цифровом мире, те, кого вы называете Иными, – интересно, имеют ли они в своей безукоризненности хоть какое-то представление о грусти? У них нет физической оболочки, а что насчет эмоций и своего виденья мира? У нас все по-другому, наша же функция следует за формой. Быть похожими на людей – непрактично.

– А вы не могли бы стать чем-нибудь другим?

– Мог бы, – почти нетерпеливо сказал робот. Он напоминал ей пожилую родственницу, временами до грубости резкую, словно у нее всегда чересчур много и одновременно слишком мало дел. – Говорят, поэт Басё стал уборной на борту космического корабля на целых двести лет. Он хотел понять функции человеческого организма.

– Я думала, Басё – человек, – удивленно произнесла Мариам.

– Что ж, это одна из наших историй, – сказал робот.

– И много у вас таких историй?

– Нет. И вы, конечно, правы. Я мог бы каким-то образом перенести свое сознание в другой сосуд. И даже стать чистым кодом, как другие. Но кем бы я тогда стал? Я бы изменился.

– Мы все меняемся.

– Да, – с сомнением произнес робот.

– Что ж, было приятно с вами побеседовать, – сказала Мариам. – Но мне и правда пора закрываться.

– Я понимаю, – сказал робот. – Я бы хотел купить цветок. Если вы не против.

– Конечно, – сказала Мариам. – Что бы вы хотели?

– Цветы завораживают меня, – игнорируя вопрос, произнес робот. – Люди используют их как символы. Как признание в любви. Или в знак траура.

– Было бы здорово, если бы кто-нибудь подарил мне цветы, – сказала Мариам.

Она подумала о Назире, который недавно стал полицейским и который месяц или два назад при их первой встрече, как она только сейчас поняла, неуклюже пытался пригласить ее на свидание… Она так привыкла быть сама по себе, что ей даже в голову не приходило, что он мог…

«Что ж, это не имеет значения», – подумала она. Но все же в этом было что-то приятное.

– Разве в вашей жизни никого нет? – добродушно спросил робот.

– Есть. Моя мать, – слишком быстро ответила Мариам. – Я должна присматривать за ней.

– Понятно, – кивнул робот. – Иногда я думаю, что быть роботом – значит быть вечно старым, в то время как мир вокруг тебя меняется. Уже давно не было новых роботов, по крайней мере, нашего вида. Я думаю, что когда-то мы были идеей, которая казалась захватывающей, блестящей и новой, а потом так же быстро люди потеряли к нам всякий интерес.

– Они всегда так делают, – сказала Мариам.

– Да… я бы хотел розу.

– Какую? – уточнила Мариам. Она с любопытством посмотрела на робота. – Вы берете розу, чтобы любоваться ею или с какой-то целью? Как вы сказали, цветы символичны для нас, людей. Извините, если я лезу не в свое дело…

– Все в порядке, – сказал робот. – Любопытство. Понимаю. Я не знаю наверняка. Интересно, как красная роза может быть одновременно и признанием в любви, и похоронным цветком.

– Это не совсем так, – сказала Мариам. – Мы приносим на похороны цветы, чтобы показать свою любовь к ушедшим.

– Я бы хотел красную розу, – сказал робот. – Да. Красную. Цветок любви и горя.

– Чтобы выразить любовь или горе?

Робот задумался.

– Возможно, и то и другое, – сказал он.

Мариам вытащила из букета один цветок.

– Может, этот? – спросила она. – Это – дамасская роза, она не очень яркая, но ее аромат прекрасен.

Робот вытащил необычный старый кошелек и стал перебирать монеты. Мариам краем глаза заметила соль, что служила валютой в городах Дрейфа, монгольские тугрики, марсианские шекели и рубли. Женщине стало неловко.

– Возьмите, – сказала она и протянула цветок роботу. – Возьмите. Я все равно закрываюсь.

– Вы добрая, – сказал робот. – Спасибо.

– Не за что. Далеко вам идти? Цветку нужна вода.

– В далекое прошлое, – ответил робот. – Кто знает, насколько оно далеко?

Мариам кивнула, подумав, что старый робот, возможно, немного поврежден, потому что для нее все это звучало как бессмыслица.

– Вот. – Мариам наполнила водой маленький флакон и опустила туда цветок. – Чтобы он еще немного простоял, – уточнила она.

– Спасибо, – сказал робот и, повернувшись, так же тихо, как и появился, покинул рынок.

Робот шел по улицам Неома. Он восхищался его широкими, окруженными деревьями, проспектами, процветающими магазинами и уютными опрятными кафе. Он смотрел, как мужчина молол кофейные зерна, а робот-гусеничник всасывал грязь вдоль дороги; он смотрел, как две женщины, взявшись за руки, вели по тротуару ребенка, он наблюдал, как в небольшом парке молодые люди занимаются тайцзицюань, и шел дальше. Что он думал о городе, оставалось известным только ему самому.

Он шел до тех пор, пока город не остался позади; робот пересек систему зеленого ограждения, отфильтровывавшую песок и воду из воздуха, и направился в пустыню. Пустыня, простиравшаяся до самого горизонта, была столь же стара, сколь молод был город. Робот шел, пока солнце не зашло и не стало прохладнее; и всю ночь напролет под звездами он продолжал идти.

На третий день своего странствия робот пришел в долину между двумя холмами, где песок был сплавлен в странное зеленоватое стекло. Проходя по пустыне, он никого не встретил, за исключением лишь того раза, когда ему показалось, что он видит вереницу верблюдов и силуэты всадников на фоне неба, но вскоре они исчезли.

Робот продолжал идти, но его шаг замедлялся, он пришел куда хотел и остановился.

Кругом были песок, мелкая галька и камни. Пара кустарников, выросших из битого стекла, цеплялась за землю. Опустившись на колени, робот стал расчищать камни, пока не нашел то, что было зарыто в недрах земли. Возможно, это был своего рода кенотаф. От него мало что осталось – недостаточно, чтобы понять. Робот вытащил все сохранившиеся обломки. Воздух дрожал от жары. Солнце опаляло день, и вокруг царила тишина, та особая тишина, когда поблизости нет людей.

Робот достал