– Я знаю, что не лучший, – Вика утирает, наконец, слезы носовым платком. – Видела вас сегодня в метро. И эту страшную бомжиху, которая снова к вам приставала. Я часто езжу с вами в одном вагоне, нам по пути. Сотню раз пыталась заставить себя подойти, но так и не решилась. Станислав Сергеевич, я хотела сказать, что мне очень нравится ваш предмет. И ваши лекции. И вы сами. Вы прекрасный, замечательный человек, – Вика с облегчением выдыхает. – Фуф, справилась. Словно поклажу с плеч сбросила.

– С чего вы взяли, что я прекрасный и замечательный? – недовольно бурчу я.

Вика отводит взгляд.

– Я знаю про вас, – едва слышно шепчет она. – Про ваши обстоятельства. Мне сказали. Общие знакомые, по секрету.

Меня продирает дрожью.

– Про какие именно обстоятельства?

– Про аварию. И про вашу жену.

Меня отпускает. Идиот, браню я себя. С чего я взял, что эта Вика имеет в виду обстоятельства, связанные с Алей? О них не знает никто. Вообще никто! Мало ли, что она видела бомжиху в метро. Парамонова в нем живет.

– Извините. Я должен идти.

– Стас! Наконец-то… Боже, как я измучилась.

Марина льнет ко мне, тяжело дышит, прижавшись к груди.

– От чего измучилась?

– Я думала, ты больше не придешь.

Перевожу дух. Вчера Марина боялась, что я угодил под машину. Позавчера – что нашел другую женщину.

– Ну что ты, – ласково говорю я. – Ты же знаешь: никуда я от тебя не уйду. Мне никто, кроме тебя, не нужен.

Эти слова я повторяю как мантру – чуть ли не каждый день. Механизм утешения во мне доведен до автоматизма.

– Папа звонил, – Марина преданно, по-собачьи смотрит снизу вверх мне в глаза. – Ему порекомендовали нового целителя. Представляешь, и в лечебницу ехать не надо, этот целитель местный, живет где-то в деревне, неподалеку от города. Папа сказал – творит чудеса, он уже послал за ним солдат. Меня вылечат, вылечат, папа обещал!

– Непременно, – поддакиваю я. – Ты обязательно вылечишься, я уверен.

Марина неизлечима. Один за другим ею занимались полдюжины светил нейрохирургии. Один за другим они сдались, и настала очередь альтернативной медицины. Она оказалась столь же бессильна, как традиционная.

– Стас, я связала тебе шарфик. Примеришь?

– Да, конечно, – глажу Марину по голове. – Спасибо, обожаю твои рукоделия.

Счет вязаным шарфикам перевалил за третий десяток. Вышитым крестиком носовым платкам с монограммами и вензелями – за пятый. Вязание и вышивание успокаивают нервы, способствуют стабильности и покою. Марина рукодельничает четырнадцать часов в сутки, семь дней в неделю, триста шестьдесят пять в году. Остальное время борется с болезнью, героически пытаясь жить.

Мы познакомились десять лет назад, в букинистической лавке. Я тогда оканчивал пятый курс и копил на собрание Достоевского. Мне отчаянно хотелось именно это собрание – прижизненное, с ятями, в идеальном состоянии – раритет. Полгода я откладывал каждую копейку со стипендий и ночных приработков на разгрузке вагонов. И, наконец, собрал нужную сумму.

– Продали мы Достоевского, – развел руками старик-букинист. – Как раз позавчера. Да-да, я помню, что вы просили отложить до весны. Но уже апрель на изломе. Деньги дешевеют, жизнь дорожает. Извините.

Обескураженный и разозленный, я двинулся на выход.

– Молодой человек!

Я повернул голову вправо и увидел худенькую девушку среднего роста, рыженькую, зеленоглазую, загорелую.

– Простите, вы мне?

– Да-да, вам. Извините, я здесь часто бываю, а сейчас невольно подслушала ваш разговор. Дело в том, что Достоевского купила я. И теперь раскаиваюсь: мне он, по сути, не нужен – так, минутная блажь. Меня, кстати, Мариной зовут.

Следующие три часа мы с Мариной брели куда глядели глаза и наперебой говорили о русской литературе. Она училась на втором курсе театрального, будущую выпускницу-отличницу уже ждали в элитных теле- и киностудиях. Я протирал штаны в педагогическом, меня ждала стандартная карьера преподавателя словесности в провинциальной школе. В лучшем случае, в уездной гимназии. О питерской прописке приходилось лишь мечтать.

– А мне приснился сон, что Пушкин был спасен, – с жаром декламировал я Дементьева. – Спасен Сергеем Соболевским. Его любимый друг с достоинством и блеском дуэль расстроил вдруг.

– Дуэль не состоялась, – подхватила Марина, – остались боль, и ярость, и шум великосветский, что так ему постыл… К несчастью, Соболевский в тот год в Европах жил. Вот мы и пришли, Станислав. Я здесь живу. Не в Европах, правда, но дом хороший и совершенно новый, мы всего два месяца назад переехали. Знаете что: давайте зайдем. Я верну вам собрание.

Отнекаться мне не удалось. Не знаю, как в Европах, но пятикомнатная двухуровневая квартира на последнем этаже меня потрясла. А светлая и заставленная с пола до потолка антикварными книгами комната попросту ошеломила.

– Это мой кабинет, – объяснила Марина. – Я книжная девочка, с детства. К чтению меня приучила няня, она была из профессорской семьи.

– Настоящие хоромы, – промямлил я невпопад.

– В этих хоромах мы живем вдвоем с папой, – грустно улыбнулась Марина. – Мамы уже два года как нет. Папа военный, он все время в командировках, поэтому я, по сути, здесь одна, если не считать домработницу и экономку.

Папа оказался не простым военным, а слегка так генерал-полковником Министерства обороны, высокопоставленным и влиятельным.

– Не такую партию я хотел для дочери, – сказал он месяц спустя, выставив Марину за дверь и придирчиво, словно рыночный товар, меня осмотрев. – Ну, давай рассказывай, – генерал хмыкнул, – Стасик. Кто, чей, откуда, какого черта.

Я стушевался и с запинкой пролепетал, что из Тихвина, что мама библиотекарь, что сам я студент и что люблю его дочь.

– Бывал я в Тихвине, – поморщившись, сообщил генерал. – Та еще помойка. Ты Маринку уже попробовал?

От смущения я не сразу даже понял, что он имеет в виду, а когда понял, зарделся, как пионерский костер. Кроме поцелуев, ничего у нас с Мариной не было – я робел и сделать следующий шаг страшился. Девушка, которую я позвал замуж и от которой услышал в ответ «да», мнилась мне непорочной, высокодуховной, возвышенной. Ничего общего с факультетскими дивами, которые давали везде, всегда, кому ни попадя и только позови.

Папа-генерал укоризненно покачал головой.

– Молодо-зелено, – вздохнул он. – Вам надо переспать. А то окажется, что калибры не совпадают, когда уже поздно будет. С этим, который до тебя ходил, как его, Пашка, что ли, тоже была любовь-морковь. А как до койки дошло, так выяснилось…

Я опешил. Мне почему-то и в голову не приходило, что у меня был предшественник.