– Не знаю. На твое усмотрение. Что-нибудь, что тебе больше всего нравится или к чему ты сейчас более близок.

– Что же-е, – мелодично протянул Юэн, – надо поду-ума-ть.

Он начал мысленно перебирать все известные ему песни, продолжая свободно играть на гитаре. Пальцы сами скользили по грифу, боль в раненой руке притупилась. Бинты немного сковывали движения, но Юэн не собирался играть бешеное соло. Надо было выбрать что-то спокойное и подходящее по настроению текста к ситуации и чувствам внутри. Один из взятых аккордов напомнил ему о песне, чужого сочинительства, которую они пару раз играли на концертах, но Чед посчитал, что в ней не хватало агрессии, и выкинул ее из сонглиста. Юэн перестал играть и посмотрел на Бернарда.

– Тебе повезло, юный ценитель прекрасного, я определился, – сказал он, и пальцы его устроились на ладах.

Юэн начал петь медленно, с чувством растягивая слова:

Помоги мне,

Люди думают, что я схожу с ума,

И я сам начинаю в это верить,

Не могу запретить им думать,

Но понимаю, что и сам теряюсь

В сомнениях,

Вдруг они правы?

Выступать перед толпой, как ни странно, было проще, чем перед одним человеком, который сидел на расстоянии вытянутой руки и не отводил взгляда. Людей в клубе воспринимаешь просто как людей в клубе, даже если кто-то из них фиксирует внимание на одном из участников группы. Чувствуешь связь со всеми и ни с кем конкретно. Совсем другое дело, если поешь в маленькой компании или вот так одному человеку. Несколько другой набор эмоций. В студии на репетициях, играя не для участников группы, а с ними, тоже испытываешь иного плана ощущения.

Музыка была многогранным, обширным и глубоким увлечением Юэна. Он не мог сказать точно, когда у него появилось желание научиться играть на гитаре и начать петь. Всегда казалось, что просто слов недостаточно, чтобы что-то рассказать, передать чувства. Нужна красивая форма, нужен метафорический или философский узор, нужен эмоциональный груз. Слова без вложенной в них энергии – пустой звук.

Придерживаясь спокойного тона, Юэн допел первый куплет и припев. Иногда он опускал взгляд на гриф, помогая себе сконцентрироваться, так как давно не играл эту песню, хотя пальцы быстро все вспомнили, но в основном он смотрел на своего единственного слушателя.

Второй куплет требовал более сильной эмоции. Юэну всегда нравился этот момент: когда песня только начинала разгоняться, как мчащийся поезд, с каждой секундой набирая мощь. Это было похоже на растущий пик на прежде прямой линии, на некую потерю равновесия, на изменения, на зарождение сильных и искренних чувств.

Во мне болезнь, дефект,

И это тянет меня на дно,

Я не могу противостоять,

Уже не могу,

Я знаю, что ты наблюдаешь,

Я чувствую, что ты сопереживаешь,

Я нуждаюсь в тебе, как никогда прежде,

Я ничего не требую,

Просто побудь рядом.

Во многих песнях последний припев или даже чаще бридж можно было назвать самым высоким пиком эмоциональности. Во время исполнения внутри все настолько горело, что подобный эффект на этом отрезке песни появлялся сам собой. Во время исполнения этой песни сейчас, в доме-ловце-снов, Юэн испытывал эти ощущения в каком-то троекратном объеме.

Помоги мне, протяни руку,

Чтобы я снова мог петь,

Рядом с тобой все приходит в норму,

Рядом с тобой мне совсем не больно,

Спаси меня, если я попаду

Во власть своих страхов.

Когда Юэн закончил петь и стих последний гитарный звук, он отложил гитару в сторону и, чувствуя, как пульсируют пальцы и вена на шее, посмотрел на Бернарда, ожидая его реакции на этот мини-концерт.

«Давай скажи уже что-нибудь».

Темно-зеленые глаза казались миниатюрным лесом, который поместили в две стеклянные бусины. Рот Берна чуть приоткрылся, между губами на секунду промелькнул кончик языка.

– Вау, – выдохнул он, посмотрев в сторону. Плечи его вздрогнули, а грудная клетка поднялась, будто он сделал первый в своей жизни вдох. – Это было очень… сильно. Намного сильнее, чем я слышал на концерте.

Юэн улыбнулся. Не будучи в должной мере подготовленным, кажется, сейчас он прыгнул выше своей планки. Прогресс, которого он не ожидал.

– Если я продолжу заниматься вокалом, возраст добавит моему голосу сочности.

– По-моему, у тебя и сейчас все хорошо, – ответил Берн, на его губах играла странная полуулыбка. Он сидел вполоборота к Юэну, опираясь одним локтем о спинку дивана и прислонив руку к лицу, и смотрел на его пальцы на грифе. – Твоя бывшая группа не понимает, какого участника потеряла.

– Ух ты, спасибо, я польщен, – заулыбался Юэн.

– Я серьезно, – кивнул Бернард и, наконец, перевел взгляд с гитары на Юэна. – А песня, что ты спел…

– В оригинале звучит иначе. Я спел по-своему, – перебил его Юэн и, хлопнув себя по бедру, сказал: – Время уже позднее. Твой чай, кажется, призывает меня ко сну. Где мне завалиться спать? Здесь?

– Пойдем, – произнес Бернард. – Я покажу тебе комнату.

Юэн повесил на плечо чехол с гитарой и последовал на второй этаж за Бернардом, который прихватил с собой коробку, взятую из студии. Поднимаясь по лестнице, он размышлял о недавно исполненной песне, которую выбрал интуитивно. Суть музыки заключалась в том, что эмоции, вкладываемые в текст и само исполнение, становились как бы безликими, не принадлежавшими никому конкретно, а поэтому могли использоваться как просто для развлечения, так и для передачи какого-нибудь послания. Как там сказал Бернард ранее про запертую дверь в подвале похоронного бюро? «Пока ты точно не знаешь, что находится за дверью. За ней может быть все что угодно». С музыкой выходило что-то похожее. Ты не узнаешь, происходило ли с исполнителем то, о чем он пел, пока не спросишь напрямую. Но человек вряд ли ответит, зато с легкостью споет.

Юэн усмехнулся своим мыслям и, оказавшись в коридоре на втором этаже, заметил по правую сторону дверь с лампочкой над ней.

– Это же еще одна фотолаборатория, да? – спросил он.

Бернард поставил коробку рядом с этой дверью.

– Верно. Какое-то время она не работала. Сейчас хочу ее