Дарен умирать не хотел. Ему было страшно. Сбежать, то и дело оглядываясь на обоз, заполошно думал он. Дотянуть до ночи, а там прокрасться к невольничьему шатру, выкликнуть из него Ясмину, подсадить в седло и ускакать, удрать с нею на юг. Прибиться к торговцам или ремесленникам, мирно, без смертоубийств и войн дожить до старости где-нибудь вдалеке. В зажиточном селе или в большом городе, где не режут мужчин, чтобы пленить и продать в неволю нелюдям женщин.

Реку перешли вброд, перетащили возы, а когда выбрались на другой берег, сотский велел выслать вперед разъезды. Три полудюжины всадников отделились от ватаги и наметом поскакали на северо-запад, север и северо-восток. Погоняя коня по левую руку от брата, Дарен думал о том, что вот-вот на горизонте появятся коровьи стада и через час-другой все решится. И решится скверно.

Они отмахивали версту за верстой, а стад все не было и не было. Их не было, даже когда северный горизонт опоясала черная лента леса. А потом скакавший на два корпуса впереди Ждан вдруг осадил коня, и Дарен, поравнявшись с братом, невольно ахнул.

В траве, выгнувшись дугой и задрав в небо располосованную до костей бычью морду, лежал молодой тавр с зажатым в мертвой руке обломанным клинком. Его сородич, ражий, бугрящийся мышцами воин с раскроенным рогатым черепом, прикорнул в двух шагах поодаль. Рядом с ним – еще один, за ним еще и еще. Жирные, отливающие сизым мухи роились над мертвецами, и сладковатый гнилостный запах смерти плыл над измаранной бурым луговой травой.

– Назад, – прохрипел Ждан. – Уходим!

К закату разъезды один за другим вернулись. Сотский, насупившись, выслушал новости. Тавров истребили повсеместно и поголовно. Несколькими днями раньше, чем человеко-коней. Стада угнали невесть куда.

– Видать, псоглавцы созвали сородичей со всех сопредельных лесов, – заключил сотский. – Скорее всего, и с дальних северных урочищ. Они долго готовились, чтобы ударить разом.

– Нас перебьют, – угрюмо сказал раскосый плосколицый Ратмир. – Все здесь поляжем.

Сотский пожал плечами.

– Пусть так.

Выставив дозорных, заночевали в степи. С запада налетел холодный порывистый ветер, пригнал с собой застившие звездную россыпь тучи.

Завтра меня убьют, обреченно думал Дарен, ворочаясь под конской попоной рядом с храпящим братом. Никакого обмена не будет – их попросту задавят числом. Перережут в короткой схватке. Силой псоглавец не уступает человеку, а ловкостью превосходит. Ничего не поможет – с ними расправятся, как и с прочими. Надо бежать – сейчас или никогда. Спастись от неминуемой смерти. Забрать Ясмину, растаять с нею в ночи.

Это позор, упиралась совесть. Бросить своих и сбежать – трусость и позор. Утром проснется Ждан, он проклянет тебя. И все остальные тоже.

Зато я останусь жить, спорил с совестью Дарен. Жить, жить, жить!

К полуночи он решился. Выбрался из-под попоны, бесшумно ступая, обогнул спящих. Крадучись, двинулся к едва различимой в темноте громаде шатра. Откинуть полог, выкликнуть Ясмину по имени, за руку увести туда, где пасутся кони. Свистом подозвать жеребца…

– Ты куда, парень?

Сзади цепко ухватили за плечо. Дарен вздрогнул от страха, обернулся. На него исподлобья, с прищуром глядел сотский.

– По нужде, – выдавил Дарен.

Сотский хмыкнул.

– В степь иди. Сюда по нужде ходить нечего.

На вторую попытку Дарен так и не отважился. Утром ватагу догнали посланные к соседям гонцы. Новости у всех троих были одни и те же. Камышина, Тальников и Сухого лога не стало, на месте соседских селений тлели теперь пепелища.

– Значит, подмоги не будет, – тихо проговорил сотский. – Что ж, выходит, судьба. – Помолчал с минуту и гаркнул: – Подъем!

На перекличке недосчитались Ратмира. Вместе с ним исчезла одна из невольниц, такая же плосколицая и раскосая, как он сам.

– Моя вина, – признался сотский. – Недоглядел. Пес с ним. Трусливая мразь.

А меня доглядел, с отчаянием думал Дарен. А так сказал бы «трусливая мразь», и вся недолга. Пара бранных слов в обмен на жизнь.

– По коням! Выступаем.

Ветер стих, ночные тучи рассеялись. С востока отчалило в плавание по небесному своду солнце. Неполные шесть дюжин ратников шли умирать.

Черная полоса леса показалась на севере за два часа до полудня. С каждой новой верстой она приближалась, росла. В час пополудни траченная кровью мертвых тавров зелень лугов осталась позади. Впереди же землю наискось разрезал овражек с пологими склонами, стена леса дыбилась прямо за ним.

– Стой! – крикнул сотский, когда из овражка выбрался вдруг и захромал к ватажникам человек.

Нет, не человек, вглядевшись, понял Дарен. Скособочившись и припадая на левую ногу, к ним косолапил псоглавец. Обнаженный торс зарос серой шерстью, желтые, глубоко запавшие глаза дерзко глядели с волчьей морды на человеческих плечах.

Боевой лук скользнул с плеча Ждану в ладонь, он выдернул из колчана стрелу, но сотский предупреждающе вскинул руку.

– Послушаем, что скажет.

Псоглавец приблизился. Распрямив плечи, замер в десятке шагов от спешившегося сотского.

– Моего рода больше нет, – хрипло прорычал он. – Нас уничтожили. Мои братья и сестры мертвы, – псоглавец оскалился и сипло, с подвизгом захохотал. – Теперь ваша очередь!

– Кто? – рявкнул сотский. – Кто истребил твой род?

Псоглавец тряхнул волчьей башкой в свалявшейся, измаранной сукровицей шерсти.

– Они явились из восточных лесов, – хриплым, лающим голосом проговорил он. – Их много, они могучи, беспощадны и не вступают в переговоры. Они называют себя грифонами.

– Грифонами? – эхом повторил за псоглавцем Ворон. – Мне рассказывала о них матушка. В краях, откуда она родом, так называли страшных прожорливых чудовищ. У них тело льва, крылья, как у небесного змея, а руки и лицо – человеческие. Матушка говорила, им нужно много женщин – детеныш грифона настолько велик, что роженица, произведя его на свет, умирает.

Псоглавец усмехнулся оскаленной пастью.

– Твоя матушка не лгала. А еще их шкуры не берут ни мечи, ни стрелы. Грифона трудно, почти невозможно убить. Нас было четыре сотни, но прикончить удалось всего двух, прежде чем они растерзали нас.

– А ты как же тогда уцелел? – спросил сотский спокойно.

– Меня оглушили и, по всему, приняли за покойника. Я сожалею, что не умер вместе с сородичами.

– Не стоит, – бросил сотский. – Ни к чему сожалеть.

Он махнул рукой, и Ждан спустил тетиву. Стрела пробила псоглавцу горло. Сотский удовлетворенно кивнул.

– Грифоны, значит, – раздумчиво сказал он. – Которых почти невозможно убить. Что ж, поглядим.

Он замолчал, потупившись, тыча землю носком сапога. Затем вскинул голову.

– Отпускайте пленниц, пускай уходят. Быстрее! Гоните их прочь!

– А мы? – подступился к сотскому Ворон. – Как же мы?

– Мы-то? Мы повоюем, –